Кормили здесь черствым хлебом и водой. Обычно утром бросят, как собакам, и кувшин поставят. Кто-нибудь из сидельцев по очереди выходит и нужду выносит в деревянной бадье. Потом все снова на засов – и до утра.

Время тянулось медленно. И развлечение было лишь тогда, когда новенького вталкивали. Последним таким новеньким и оказался Тимофей Медников.

Дверь внезапно раскрылась, и в полоске смутного света появилась фигура.

– Кто здесь Гришка из Клина?

– Ну я, – отозвался голос.

– Ходи сюда.

– Тебе надо, ты и ходи!

– А… вон как!

Человек повернулся и что-то сказал тем, кто стоял за его спиной, будто ожидая подобных указаний. Не прошло и пары мгновений, как в темницу вбежало несколько стрельцов, которые принялись избивать названного Григория. Им оказался тот самый мужик, который Рябого пригрел. После избиения его выволокли наружу. Дверь с грохотом захлопнулась. На время в темнице воцарилась тишина.

– А Гришку-то, похоже, прибьют, – нарушая молчание, равнодушно сказал один из сидельцев.

– И поделом ему! – вставил другой. – Нечего ломаться. Если вызвали – иди!

– Куда иди? Нешто не понимаешь? Ему идти – все равно как голову под нож положить.

– Дорога одна!

– Его пытают, чтоб на Верескуна показал.

– Ты-то откуда знаешь?

– Да знаю, – отозвался сиделец. – Он же из его шайки!

– А ты молчи! – вдруг вскинулся на него собеседник. – Или пойдешь доложишь?

– Да ты дурак, ей-богу. Мне самому – каюк. Сижу вот и жду.

– Жди, – сурово пообещал собеседник. – Каюк придет.

Потом опять долго молчали. Дверь открылась во второй раз кряду, прежний человек выкрикнул:

– Медников?

– Я.

– Выходи.

Тимофей вышел из застенка и последовал за своими провожатыми. Ввели его в большую комнату, где находилось несколько человек.

Лампы помалу чадили, и все происходящее казалось каким-то наваждением.

У одной из стен он заметил лежавшего человека и признал в нем того Гришку, которого вывели за час до него. Гришка был в крови и недвижен.

«Помер?» – пронеслось в голове Тимофея.

Один из тех, кто был здесь, повернулся от окна на стуле и уперся в него взглядом.

– Это кто?

– Да вот, Медников.

– А-а… братец, вот и ты! – как будто обрадовался ему человек, длинноусый такой, похожий на запорожского казака, взгляд неприятный, колючий. – Ну, чего скажешь?

«Таких людей только на пытку и ставить», – подумал Тимофей, а вслух сказал:

– А что говорить? Не пойму, за что забрали.

– Не поймешь, – усмехнулся длинноусый, как видно, ждавший этих слов. – Как он себя вел? – обратился он к кому-то за спиной.

– Воейкова все требовал, – ответил человек, один из тех, кто принимал его давеча в острог.

– Воейкова? Ай-яй-яй, – покачал головой длинноусый. – Самого Воейкова ему подавай! Вот тебе и ливонский пятак. А он тебе кто?

– Я служил у него, – сказа Тимофей, исподлобья взглянув на веселого приказного дьяка.

– Вот, – кивнул длинноусый, будто ждал этого ответа. – Это верно. Значит, признаешь?

– Что признаю?

– Что служил у Воейкова и сбежал. Дезертир, стало быть.

– Я ни от кого не бегал! – резко выдохнул Тимофей. – Я все жалованье сполна получил да и отбыл. Весь разговор!

– Эй, Осипов, давай сюда этого… что из Сибири прибыл, – флегматично и как-то устало приказал длинноусый.

При этих словах Тимофей сжался как пружина. Из Сибири!

Слова для одних обычные для него могут быть роковыми. Хоть не чувствовал он за собой никакой вины, но появление какого-то человека, будто знавшего его по Сибири, подействовало, как сигнал тревоги.

Но гадать долго не пришлось. Через несколько мгновений в пыточную вошел… Игнат Нарубин. Их взгляды встретились.

– Узнаешь? – длинноусый кивнул в сторону Медникова.