Но все же небольшие перемены, чахлые ростки немного пугающего будущего, стали появляться. Вот и новый «Закон о печати» позволял вести в газетах что-то вроде полемики с властью о наболевшем, хотя советская цензура все еще не была устранена.

Что стало видно невооруженным глазом уже к началу 90-х, так это долго скрывавшееся расслоение российского общества. Раньше было просто – вся страна условно могла быть поделена на два лагеря, сохранившихся со времен революции и гражданской войны: тех, кто сажал и расстреливал, и тех, кого сажали и расстреливали. Вторых, по очевидным причинам, становилось всё меньше, их физические истребление несколько десятков лет никак не способствовало росту этой части населения. С каждым новым поколением, шла их естественная убыль, так как расстрелы самой производительной части второго поколения продолжались, к тому же падала в их среде и рождаемость – выжившие после лагерей и отсидок быстро заканчивали жизнь «на воле», а другие не очень-то стремились к увеличению семьи.

К этому времени, ушли «в мир иной» почти все, кто вернулся домой из ГУЛАГа, благодаря Хрущеву, по «Ворошиловскому указу» 1953 года. В нашей семье, семье в основном врачей, никогда не занимавшихся политической деятельностью, репрессированных было «только» трое: два врача и один историк, с общим стажем «отсидки на троих» более сорока лет. «Чемпионом» был дядя Митя, отсидевший за «историзм» 19 лет в Воркуте, с 1937 года по 1956-ой. Дядя Макс в 1941-ом сел за то, что был немец по происхождению, тетя Нюра осталась на оккупированных немцами территориях, в Орше, и была вывезена с двумя детьми на работы в Польшу, что сделало её «врагом народа» по 38-ой статье в 1947 году. Это мое ближайшее родство, о других, более дальних, двоюродных и троюродных, не буду вспоминать, тем более, что они – известные всем жертвы давних, страшных лет «большого террора» (1937—1938 г.г.), но цифры назову: только расстрелянных Довнаров (линия моей бабушки) было более тридцати, меньше в два раза Валахановичей и «совсем немного» Павловичей (линия деда) – 7 человек (Леонид Моряков, Репрессированные литераторы, ученые, работники образования, общественные и культурные деятели Беларуси, энциклопедические справочники,).

Исторический, продолжающийся два столетия геноцид беларусов, превосходит в несколько раз геноцид армян турками.

Чудом сохранившаяся интеллигентская прослойка России (и в еще большей мере Беларуси), с признаками былых «властителей дум», все утоньшалась, и замещалась, а точнее подменялась советскими «специалистами», – «красной профессурой», называвшимися в газетах «новой, советской интеллигенцией». Эта часть населения легко освоилась под девизом «народ и партия едины» в новой реальности и встраивалась во все советские структуры, опору власти, пополняя время от времени, из своей среды верхние политические эшелоны управления страной. Люди из этого лагеря до сегодняшнего дня все подсчитывают жертвы ГУЛАГа и пытаются доказать на основе «новых, истинных» документов, что расстрелянных НКВД было, например, не три миллиона, а два, или что в лагерях от пыток, голода и ежедневных унижений умерло заключенных на миллион меньше.

Вот такое выросло племя новых вурдалаков, потомки советских янычар, сподвижники чекистов, дети и внуки партийных работников, не гнушающихся самыми низменными средствами для достижения своего благополучия. Размеры этого клана и их аморальность не поддаются никакому измерению. Тут уж не до Достоевского с его «слезой ребенка»…

И все же, к концу 80-х, колеса скрипучей арбы социализма в восточном блоке «стран народной демократии» стали разъезжаться, которое куда. Тон задавала польская «Солидарность», выбравшаяся, наконец, из подполья, признаннаякоммунистическим правительством генерала