Всю свою жизнь Николай курил как паровоз. Если честно, то я и не помню его без папиросы в зубах. В день он выкуривал две-три пачки «Беломора». Не знаю, от этого ли, а может, от чего другого, но в шестьдесят пять лет у него обнаружили рак лёгких. Он бросил курить и прожил ещё год. Последние полгода Николай провёл в больницах: смех стоял на всех этажах, куда добирался дед.

– А где Николай Алексеевич? – мать, заходя в больницу, спрашивала у дежурной медсестры.

– А вы не слышите? В пятой палате опять мужиков веселит!

И правда, смех слышно было по всему этажу. Дед не боялся смерти, мало того, Николая ещё хватало на то, чтобы поддерживать других, таких же безнадёжно больных.

Его не стало 3 марта 1986 года, когда «перестройка» делала свои первые гаденькие шажочки. Видимо, Там, На Самом-Самом Небе, Кто-то не захотел, чтобы Николай Алексеевич увидел, как развалили и разворовали страну, которую он защищал и строил всю жизнь; как превратили её в голодную и нищую дойную корову, в угоду так называемому новому мировому порядку.

Ветер маялся и бродил по просторам ставропольских степей. Казалось, сотни голосов кружили и спешили что-то сказать на ухо, но, перебивая друг друга, вновь превращались в бесконечный шум и убегали вдаль, так и не открыв своей тайны. Сколько просидел Николай на пригорке? Он не помнил.

Незаметно к нему подошёл Добрый Человек.

– Кто ты и как тебя зовут? – шёпотом спросил Добрый Человек.

– Коля, – мальчик весь дрожал. – А ты кто?

– Я Добрый Человек. Кушать будешь? – он протянул чёрный сухарь. – Это всё, что у меня есть… Голод, знаешь…

Николай взял сухарь и начал медленно жевать.

– А что ты тут делаешь, Добрый Человек? Здесь больше никого нет: все умерли… мама, папа, братья и сёстры… Ты тоже пришёл, чтобы умереть?

– Нет, я пришёл похоронить их. Нельзя так людям умирать. Понимаешь, Коля, в жизни всегда будет тот, кто должен передать мёртвых земле. – Добрый Человек достал кусок бумаги и, рассыпав по всей длине табак, скрутил козью ножку.

– Тебе сколько лет, Коля?

– Не знаю.

– Закури, Коля, это помогает… Голод не так чувствуется… – Добрый Человек передал ему папиросу.

Николай затянулся, и дикий кашель буквально разорвал грудь.

– Ладно, ладно, поднимайся. Потом научишься.

– Добрый Человек, а что такое любовь к Родине? – Коля медленно встал: его худое тело слегка покачивалось на ветру.

– Идём… у тебя ещё столько времени… сам поймёшь, сам… – Добрый Человек посадил мальчика на верблюда, и они пошли…

Поезд Нальчик – Москва прибыл на Казанский вокзал в полпятого утра. Сонные пассажиры, громыхая баулами, расползались в разные стороны; мы же с Наташей решили отсидеться внутри вокзала, потому как метро открывалось только через час.

Середина марта, наверное, самое поганое время во всех концах нашей страны, а в Москве – особенно. Мокрый, холодный ветер пронизывал насквозь, и находиться где-то, кроме зданий и помещений, просто невозможно. Это и была вторая причина нашего посещения Казанского.

Отсидев на чемоданах положенное время, мы спустились в метро. Последний раз я был в Москве лет двадцать назад, в начале девяностых, и то, что происходило сейчас, убило меня наповал: огромная толпа, тысяча, может больше, мужиков, стариков, детей абсолютно не русской внешности, с огромными сумками, стояла в бесконечной очереди к кассам. Кто-то рядом пояснил: «Из Подмосковья едут на работу». Был понедельник, и вся эта масса двинулась в Москву на очередную рабочую неделю. Те, кто видел массовку к фильму «Чингисхан», меня поймут.

Мы шли к платформе, как будто в том же кино: вокруг слышалась непонятная речь, все бегали, прыгали, кричали, с кем-то ругались и смеялись. Двое очень южных и резвых молодых людей чуть не сбили Наташу: один вдруг прыгнул другому на плечи, и они, дико загоготав, унеслись по платформе куда-то вдаль. Мы смотрели на всё это с нескрываемым любопытством и интересом: как изменился облик Москвы! Жуть как изменился!