– Ты нарочно не беременеешь, – сказал он. – Ты принимаешь противозачаточные таблетки или еще что-то делаешь, ты не хочешь еще одного ребенка.

– Что ты сказал?

Чувство собственной неполноценности сменил мгновенно вспыхнувший гнев, растаявший в нереальности. Им хватило бы Эммы, но теперь ее нет, и они снова пытались.

– Ты делаешь все для того, чтобы у нас не получился новый ребенок.

«Новый ребенок».

Как у него вообще язык повернулся выговорить это слово? Это стало для нее оружием нападения.

– Новый ребенок? Вот видишь, значит, ты понимаешь, что Эммы больше нет, она умерла, погибла, смирись с этим, не надо никуда ехать!

– Ты прекрасно понимаешь, что не об этом речь.

Она медленно встала.

– Ты сам-то хочешь этого ребенка?

Она оставила его одного на полу кухни и пошла в спальню, смотрела на неубранную постель, и там лежит он, Андерс. А она думает обо всей той лжи, которая появилась с исчезновением Эммы. Ее пропажа повлияла на все и все испортила. Превратила ее в лифт без дверей, который едет вверх и вниз одновременно в доме с бесконечным числом этажей. В лифте нет зеркал. Только кнопки для открывания дверей, которые не работают. Потому что нет никаких дверей, которые можно было бы открыть.

Вся ее личность свелась к одному – чувству вины.

Тоска по дочери, которой не дано перейти в скорбь. Горе, которое растет у нее внутри и подминает под себя все остальное.

Она хотела, чтобы он сдался.

Она не хотела потерять и его тоже.

Но она хотела, чтобы он продолжал поиски.

Этот чужой мужчина в кровати, где спала маленькая Эмма, как я могла позволить ему там лежать? Ей хочется выброситься в окно, и дальше, через перила балкона, на асфальт двора.

«Я не хочу быть одна, – думает она. – Неужели это так ужасно?»

Тим в кровати, Эмма в белой ночной рубашке – эта картина хранится в самой глубине ее печали. «Иди, – шепчет она всем существом, – не переставай искать, Тим». И она продолжает свой полет в ночи, как пылинка, вытолкнутая в воздух собственным дыханием, и он протягивает во сне руку в сторону вентилятора, или он уже проснулся. Мозги собрались в кучку, таблетка, которую он принял, когда вернулся домой, выведена из организма, он проснулся. Он слышит вращение лопастей вентилятора. Ощущает насквозь пропитанную потом простыню. Его мучает жажда, он тянется к бутылке воды на полу и пьет.

Смотрит в телефон.

Никаких сообщений.

Никаких звонков.

Он спал почти два часа. Могло быть хуже. Нет смысла даже пытаться снова заснуть. Он одевается. Натягивает пару застиранных зеленых чинос и еще более застиранную черную майку, короткие носки для тренировок и подходящие для дальних походов кроссовки.

Осторожно закрывает за собой дверь. А то эхо от стука двери раздастся по всему дому, а ему не хочется будить детей в семье Адаме.

Он ведет машину по приморской дороге Marítimo, где еще открыты клубы, а возле «Опиума» стоит группа парней и пытается уговорить вахтеров впустить их, в то же время стайка девушек-подростков проходит без очереди, и никто их не задерживает.

Путь выводит его на автостраду, на холмах в сторону моря среди зелени теснятся дома. Над поселком Genova статуя Мадонны смотрит на людские деяния, и Тим жмет на газ. Наступает самое опасное время суток на дорогах Мальорки, когда за рулем полно пьяных и обкуренных, но пока еще машин немного. Он сворачивает в сторону Calvià и дальше едет по змеящемуся асфальту, окруженному пальмами и цветущими деревьями жакаранды, которые образовали над дорогой арку из ветвей, покрытых тысячами цветов всех оттенков синего и голубого. Дорога ведет вверх, вглубь острова, где отступают низкие горы. Ландшафт открывается долиной шириной в километр, усыпанной домиками цвета охры, а отель Son Claret окружен полями и каменными стенами. Вдали за полями снова поднимаются горы, будто плечи спящего великана. А выше рассветное небо, полное погасших звезд, еще сомневается в начале дня.