Сейчас же мне вновь остро хочется увидеть своё отражение. Но прежде, чем я бездумно вскакиваю на ноги, та самая старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:

— Бедняжка. Вчера так долго плакала.

Это меня немного отрезвляет.

Получается, всё в порядке: она меня узнала!

— Ага, все мы тут бедняжки! — ворчит вонючий мужик. — Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, терять нечего, а вот остальным сочувствую.

Говорит он с явным Вэльским говором и когда раскрывает рот, от него начинает нести прокисшим молоком. Я морщусь и отворачиваюсь, свернувшись клубочком. Старуха тоже замолкает, заворочавшись на сене. Почти до самого утра я лежу, уставившись вперёд, лишь на пару часов проваливаясь в дрёму.

Когда приходят наши похитители, в этот раз мне ничего не мешает их рассмотреть. Это трое крепких мужчин, одинаково коротко подстриженных и мускулистых. «Наёмники» — проносится в моей голове, когда меня и других пленников выводят из сарая, предварительно отстегнув цепь от столба.

С «товаром» они не церемонятся — тащат почти что волоком. Я стараюсь шагать сама, тем более что за ночь мне удалось немного отдохнуть.

Нас вновь заталкивают в клетку, вот только в этот раз наша поездка длится недолго. Рабов привозят к какому-то особняку, стоящему на отшибе леса. Там нас выстраивают в линию, добавляя к пленникам, которых схватили другие работорговцы.

Солнце жарит нестерпимо. Мой лоб покрывается испариной, пока мы стоим в неопределённости, ожидая своей участи.

Мы слышим стук копыт и видим, как к нам подъезжает богатая карета. Она запряжена четверкой вороных. Мужчина, что выскальзывает из её дверей, выглядит очень суровым. У него выправка военного, но одет он в обычные штаны и рубашку.

Тем временем мужчина уже идёт к нам и на ходу отдаёт приказы:

— Тех, кого отберу — в отдельную клетку и отправить за каретой. Остальных, менее пригодных, на скотобойню. Графиня в этот раз дала заказ только на смазливых.

— Да, командир.

Слово «скотобойня» эхом отдаётся у меня в голове.

Что же получается, мои выводы были неверны?

Они дали нам еду и воду, и это уже означало, что мы им нужны живыми. Теперь в этот план внесено изменение: живыми были нужны лишь некоторые.

Я шумно дышу через рот, пока командир медленно осматривает лицо и тело каждого пленника, отбирая понравившихся. В моей голове мечется мысль о том, что будет, если я окажусь недостаточно хорошей и меня отправят на скотобойню.

Я пытаюсь сосредоточиться и хоть как-то улучшить свой внешний вид, но в панике понимаю, что сейчас мой Дар ослаб и не в силах мне помочь. Я переживаю ещё больше, но пытаюсь хоть за что-то ухватиться — выудить из памяти свои детские черты лица. И тут до меня доходит, насколько это глупо.

Я ведь больше не ребёнок.

В голове вспыхивают лица моих биологических родителей, а когда видения рассеиваются, передо мной возникает лицо командира. Он задирает мой подбородок и внимательно вглядывается в лицо.

Непростительно долго.

«Только не на скотобойню! Только не туда!»

— Эту забираю, — наконец выдаёт он, и я выдыхаю.

Видя, как обрадовалась его словам, он чуть тише добавляет:

— Не радуйся, девочка. Тебе только предстоит узнать, что было бы для тебя хуже.

Я содрогаюсь и всю дальнейшую дорогу прокручиваю в голове эти слова, думая о том, что меня ждёт. Я отметаю самые радужные варианты и понимаю всю тяжесть своего положения.

Когда меня и ещё нескольких пленников привозят в полупустой клетке в богатую усадьбу, я уже практически ничего не соображаю от тревоги.

Меня моют, расчёсывают волосы, а после отводят на осмотр к лекарю. Кормят хорошо, до боли в животе. Дают удобную комнату без окон на троих девушек. Учат благовоспитанному поведению и показывают, как правильно есть с вилкой и ножом.