«Это ещё не все его громкие успехи. Он ещё две двойки припёр. По мать-и-мачехе и по русскому. Причина одна. Не сделал домашнее задание».

Папа и скажи, как я научил.

Но мама обрадовалась:

– Всё вместе – пять! Отлично!

Мои первые летние каникулы!

Уже на второй день лета я с мамой и папой приехал электричкой в Конаково. Потом ещё немножко прокатились на автобусе.

До Карачарова.

И влетели в санаторий «Мать и дитя».

Тётя в регистратуре сказала:

– Вам номер с видом на лес или на Волгу?

– С видом на Волгу! – быстрей всех крикнул я, и Волга осталась за нами.

Мы быстро занесли вещи в свою комнату, и ещё быстрей втолпились все на балкон. Смотреть свой вид на Волгу.

В просветах между ветками тяжёлых сосен далеко сверкала вода.

Я первый раз видел Волгу.

Она была широкая и длинная.

Мы умылись, немножко посидели и засобирались провожать папу. Раз папа был у нас ни то ни сё – ни мать ни дитя, – то ни под каким видом ему нельзя было дольше здесь и оставаться. Привёз своих и учаливай!

Мы пошли провожать его до автобуса.

Было тихо, тепло.

Вдруг папа погрустнел.

Погрустнела за ним и мама.

Я посмотрел, куда они смотрели, и тоже заогорчился.

За канавкой с водой бугорок окашивал дедушка. Он был старенький. В такой же старенькой одежде. И по лицу ручьился пот.

У дедушки была всего одна рука. Как он косил одной рукой? Наверно, подумал я, одной руке трудно и невесело без подружки, без второй руки?

Второй руки у дедушки не было.

Так прямо сказать нельзя было. Была. Только испорченная. Без кисти. На запястье блестел короткий кожаный грязный чехол.

Этим огрызком руки он ловко припинал к сердцу рогульку посреди косы и косил очень сноровко. Травы только охали и падали.

Автобус увёз папу. Взамен него оставил нам посреди земли лишь шаткий комок пыли.

Поднялся ветер.

Сердито зашумели на нас деревья.

Стало холодно.

Я с мамой побежали в свой двести четырнадцатый номер. Молчали.

И вид на нарядную, в белых парусниках, речку нас уже не трогал.

Я с мамой выпросились в номер напротив. В двести седьмой.

С видом на лес.

Сегодня мама привела меня на качели.

Катаюсь я, катаюсь себе, прикупаю радости и вдруг вижу: совсем напротив, среди деревьев возбегается ввысь настоящая каменная гора с орлом на вершине.

Со всей скоростью я побежал к этой горе.

В боку горы, у самой земли, пряталась и грелась на солнышке мраморная узкая лестничка. Раньше, с качелей, я её не видел за острыми зубцами.

Я быстро взлетел по тёплым ступенькам к верху горы. К орлу.

Я обнял орла, выпрямился – и стал выше орла!

Высоко летает гордый орёл. Но неисправность вознесла меня выше! Аж дух чуть подломило.

И я потихоньку спустился по лесенке на противоположную сторону горы.

И тут я увидел. От горы отходила мраморная полоска. На полоске розовел камень с гладким одним боком. Со старыми французскими буквами:

Полли бультерьер. (Собак я люблю. Особенно таксочек.)

Когда Полли умерла, её похоронили вот тут. На берегу Волги. Рядом с тем местом, где она спасла девочку. Та девочка тонула.

Говорят, Полли положили в могилу лицом к Волге.

И добрые, знаменитые карачаровские хозяева Гагарины поставили ей этот памятник.

Все любят сниматься у Полли. Мы с мамой тоже снялись.

На память.

– Вик, зачем ты идёшь в школу во второй класс? Недостаточно одного?

– Тебе, Гриш, может, и сверхдостаточно. Но мне маловато одного класса. Я иду учиться. Чтоб умной быть!

– Ой-ой-ой!

– Да! Чтоб хорошо работать!