Именно тогда я и умерла – в золотой промежуток между созданием интернета для мертвых и тем моментом, когда интернет для мертвых сломался и мы ненадолго захватили мир.

Точнее, умерла я настоящая. Хотя я не вижу различия, точнее, не могу в него поверить. Ведь мы не умираем больше, умирает всегда кто-то другой. И совершенно невозможно посочувствовать этому другому, потому что, когда биооригинал исчезает, вся его память и жизнь переходят дубликату, значит, дубликат и есть оригинал.

Я копировалась седьмой раз, седьмой год подряд – в нашем городе регулярно случались теракты, поэтому было рекомендовано копироваться буквально всем. Именно после седьмого раза я поняла: что-то не так. Раньше я вставала с кресла, сотрудники отклеивали с моих висков электроды, спрашивали, как меня зовут и какой сегодня день (обычная процедура), а потом уточняли: «И что это значит?» (тоже обычная процедура). В этот раз они не спросили, как меня зовут, а сразу сказали: «Сегодня 25 марта 2043 года, и что это значит?»

– Это значит, что я умерла, – ответила я, как будто стоя на сцене, где на меня смотрят тысячи софитов и ни одной пары глаз. – Я проходила копирование в ноябре. Сейчас конец марта. Значит, я умерла в середине февраля и сейчас меня активировали – дубликат за ноябрь.

Вся эта процедура была регламентирована, я много раз ее репетировала перед процессом.

– Все правильно, – закивали сотрудники, которые уже, конечно, были не совсем сотрудники. – Идите домой, там вас будут ожидать все необходимые документы, формы для заполнения, подсказки для реабилитации, если будут какие-то вопросы, звоните нам, мы все объясним и расскажем.

– Причина смерти? – спросила я. – Что происходило с ноября по март? Эпидемия гриппа?

– Вы забыли, что всю информацию вы найдете дома, – улыбчиво выпроводили меня сотрудники, поддерживая под шероховатый (я удовлетворенно это отметила) мой змеиный локоть.

Я поехала домой заполнять формы и читать новости о том, что случилось за эти четыре месяца. Город ничем не отличался от обычного, разве что, как я уже говорила, был прозрачнее и ярче. Память, восприятие и воображение лучше реальности, я всегда это знала. Город был не очень многолюдным (значит, не эпидемия гриппа), и я сразу понимала, какие люди – фон и кэш, а какие – настоящие, мертвые. Точнее, дубликаты. Я ничего не чувствовала по поводу своей смерти, насколько я помню. Сложно переживать то, чему не был свидетелем.

Дома я тут же активировала доступ к друзьям, дочери, всем троим родителям (две мамы, с которыми я жила до совершеннолетия, и отец, с которым биологическая мама развелась, когда мне было тринадцать; я нащупывала воспоминания с восторженным содроганием – так ребенок, обмирая от брезгливости и счастья, нащупывает языком шаткий, скользко вихляющийся в лунке молочный зуб) и мужу.

От всех пришло подтверждение, а от него – нет.

У меня не было доступа! Я стукнула кулаком по столу, стало больно: мозг отлично помнил, что при ударе кулаком по столу становится больно. Но почему-то я понимала, что мозг это отлично помнит, и именно этим пониманием будто конструировала боль. Восприятие мертвых все-таки немного отличается от восприятия живых: я была словно под действием мощных ноотропов, седативов и антидепрессантов одновременно. Я читала про такой эффект (когда мозг не биологический, а цифровой, вы теряете некоторую естественную гормональную химию), поэтому не удивилась. Я не удивилась даже тому, что подумала про антидепрессанты – ведь их уже давно никто никому не прописывает.

Удивилась я только тому, что муж не пожелал со мной общаться.