Это было странное ощущение. Будто они не только видели руины, но и чувствовали их душу, их историю, их боль. Это было не простое любопытство, не просто желание запечатлеть красоту разрушения, а нечто больше. Это было сочувствие, сопереживание, желание понять и отдать дань уважения забытому миру. Барсик не мог понять, как они это делают. Он радовался, что память о трагедии не угасла в сердцах людей, что их души откликнулись на крик молчаливых стен, что они не просто прошли мимо, а остановились, посмотрели, почувствовали.

И в этом молчаливом сопереживании Барсик нашел утешение. Он понял, что не одинок в своей печали, что Курша—2 не забыта, что ее история по-прежнему жива в сердцах людей. И кот мог быть спокоен.

Путники ушли. Их яркие одежды, смех и голоса растворились вдали, словно мираж, возникший на мгновение в пустыне забвения. Барсик, оставшись один, снова оказался в тишине, но на этот раз она не казалась ему пугающей. В ней теперь было что-то успокаивающее, что-то родное.

Он лежал на теплом камне у входа в часовню, прикрыв глаза. В его воображении снова встали образы путешественников: их удивленные взгляды, заинтересованные вопросы, нежное отношение к руинам. В них же увидел не просто любопытство, а что-то больше, что-то, что перекликалось с его собственной душой. Он ощущал в себе тепло их сочувствия, будто они делили с ним боль забытого мира. Барсик понял, что не один в своей печали. Что где-то еще есть люди, которые помнят о Курше—2, которые не забыли ее историю. Барсик, словно старый сторож забытого мира, был один в своей печали, но не одинок в своей верности. Он остался в старом поселке хранителем памяти и невыразимой печали, в ожидании нового дня, когда возможно, сможет поделиться своей историей с тем, кто уже не будет удивляться его рассказу. Кот ждал того дня, когда сможет рассказать свою историю, свою печаль, свою верность забытому городу. Барсик ждал того дня, когда не будет один.

Он ждал.

Годы текли неспешно и неумолимо. Они уносили с собой яркие краски и шум жизни, оставляя после себя только серый пепел забвения. Весна сменялась летом, осень зимой, а Курша—2 по-прежнему стояла неподвижная, словно застывший снимок былого величия. Деревья, окружавшие развалины, выросли и стали могучими великанами, их ветви, словно руки стариков, тянулись к небу, будто хотя бы так коснуться забытого мира. Трава проросла между камней, создавая зеленые островки жизни на поседевших от времени руинах. Время не жалело ничего. Оно постепенно стирало очертания стен, размывало надписи, высеченные на камнях, превращая их в неразборчивые иероглифы забытого языка. Но в этой печальной красоте было что-то величественное, что-то непостижимо прекрасное.

Закат был словно последняя агония дня, когда небо, пропитанное золотом и огнем, замирало в ожидании ночи. Солнце, огромный пылающий шар, медленно опускалось за горизонт, оставляя после себя полосы пурпура, багрянца и красного золота, похожие на расплавленный металл, растекающийся по небу. Барсик, старый кот с седой шерстью и мудрыми глазами, лежал на развалинах часовни, вглядываясь в это величественное зрелище. Его тело, измученное годами, было неподвижно, напоминая статую, высеченную из камня. Но в его глазах, глубоких и мудрых, как старые колодцы, горел неугасимый огонь памяти. Шерсть Барсика давно поседела, как снег на вершинах гор, но его глаза сохранили свою былую яркость, будто в них отражался весь опыт прожитых лет. Он видел каждый закат, каждое восхождение луны, каждое рождение и смерть, и все это отразилось в его глубоком взгляде. В этой тишине, в этом величественном зрелище заката, Барсик чувствовал себя единственным свидетелем прошедшего времени. Он помнил все: шум жизни в Курше—2, смех детей, пение птиц, шепот ветра в листве деревьев. Кот помнил и боль, и горе, и страх, которые опустошили этот город.