– И позвольте сразу уточнить, – попросил разрешения Гуров, – судя по тому, как вы их называете, вы этот союз не одобряли.

Старая учительница вздернула черную бровь, глянула испытующе. Но насколько чисты были две пары этих глаз, настолько открыты и простодушны взгляды – ни тени насмешки, или, упаси боже, недоверия, – что она успокоилась и продолжила:

– Вы внимательны, молодой человек, быстро схватываете и делаете в целом правильный выводы Ваша правда, не одобряла, – она чуть пристукнула палкой, – и, как видите, оказалась права.

– Вы имеете в виду случившееся несчастье, – уточнил Станислав.

Анна Георгиевна величественно кивнула:

– Я имею в виду целую цепь несчастий. Видите ли, мой богатый профессиональный и жизненный опыт позволяет утверждать: любой наш необдуманный поступок – большой ли, малый, – непременно приведет к трагедии.

– Неужели трагедии?

– Уж мне-то поверьте. Может, употребила громкое слово, но вы же не станете спорить с тем, что иной раз и сломанный ноготь – трагедия. Да-а-а… не стану отрицать, что Нина Лайкина – это моя трагедия, личная. Самая крупная и даже единственная педагогическая неудача, полная и безоговорочная.

– Все ли так плохо? – вежливо усомнился Гуров. – Вы не преувеличиваете?

– Нет. Более того, воспринимаю нашу встречу как попытку исправить то, что еще можно. Лет мне много, человек я одинокий, детей собственных нет. Денис – мой крестник, а с мамой его… она у нас медсестрой работала… мы старые приятельницы. Из этого понятно мое отношение к Лайкиной.

– Простите, – Крячко учтиво поднял ладонь, – Анна Георгиевна, не забывайте, что сами мы не местные и совершенно не осведомлены о взаимоотношениях внутри вашего социума. Нам детали важны.

– Понимаю, – заверила старая завуч, – давайте по порядку, с главного.

Она пошевелила бровями, губами пожевала внезапно по-старушечьи и начала так:

– Никто так и не понял, зачем Денис женился на Нине. Большинство людей, близко их знавших…

– То есть весь поселок, – невинно вставил Крячко, но старуха и ухом не повела:

– Именно. Все были шокированы его женитьбой. Особенно сильным было потрясение для девочек, знавших и его, и ее… одну минуту. Аленушка, принеси, пожалуйста, альбом. Тот, ты помнишь.

Та помнила и удалилась.

Старуха-завуч проводила ее материнским взглядом:

– И это моя ученица, исключительный алмаз. Умница, настоящая подвижница – после училища вернулась в родную школу. Порядочный, стабильный человек, не то что некоторые. Увы, одинока, как и я, вот позвала ее к себе жить, выжил ее брат с жилплощади. Все не страшно теперь помереть одной. Вся Аленка в заботах и работе…

– Крепкая старая школа, – демонстрируя полное понимание, заметил Станислав.

Анна Георгиевна посмотрела удивленно:

– Почему ж старая? Алена – ровесница наших с вами предметов, Лайкиной и Романова. А какой контраст!

«Контраст тот еще, – мысленно согласился Лев Иванович, припоминая Нину, – особенно в сравнении с пышной Лайкиной… хотя, с другой стороны, та, может, и мигом отцветет, а эта, как роза в колбе, в таком виде сохранится насовсем».

По-матерински добрую речь и фривольные размышления прервало новое явление обсуждаемой Елены Васильевны. Она появилась прямая, с втянутыми щеками, торжественно выложила на стол обтянутый бархатной тканью альбом, толщиной с добрую энциклопедию.

– Вот Денис Романов, – пояснила старая учительница, постучав по одной из карточек карандашиком, – вы видели его?

Пришлось признать, что видели, но признать его было мудрено.

– Так сморите, – просто предложила она.

Обычная фотография обычного одиннадцатого класса. Почти в центре, фактически гвоздем композиции возвышался – на голову выше иных ребят – красивый паренек, настоящая кинозвезда, светловолосый, голубоглазый, с открытой гагаринской улыбкой.