Лешка вытащил из кармана кисет и аккуратно нарезанные листочки газеты, насыпал в один из них махорки, провел языком по бумаге и склеил самокрутку. Выхватив пальцами уголек из костерка, прикурил, выпустил струйку горького дыма и задумчиво проговорил:

– А нас трое у матери было, когда отец из дома ушел и на другой женился. Он у меня инженер, автохозяйством заведует. А мама работает художником-оформителем в городском драматическом театре. Я как ушел в армию весной тридцать девятого, так и не был ни разу в Саратове. Считай, шесть лет. Сейчас у нас там хорошо, вишня, сливы поспели, скоро из Астрахани арбузы привезут. У нас с пацанами игра такая была – один из ребят, зажав в руке пятак, делал вид, что выбирает самый спелый арбуз, и забирался наверх развала, а потом со всей силы толкал ногой. Вся гора раскатывалась в разные стороны. Пока хозяин с криком собирал арбузы, пацаны выскакивали из засады, хватали самый большой и бежали кто куда.

– Ты, видно, Леша, еще с детства ухарем был? – засмеялся Семен.

– Это точно, – усмехнулся тот. – Я у родителей старший и самый непутевый. Всего четыре класса окончил. Мы с пацанами все лето на реке пропадали. Матушка, когда узнала, что мы под баржи на спор ныряем, к отцу в Энгельс отправила.

– Отец тебе, наверное, быстро мозги ремешком вправил?

– Нет, он другую воспитательную меру нашел – в аэроклуб меня определил.

– Ты скажи еще, хвастун, что летать умеешь, – засмеялся Егор.

– Умеет он летать на У-2, младший лейтенант, в оборонно-спортивном обществе занимался, я его документы видел, – вмешался в разговор Мамаев. – Только я, Леша, не пойму, почему ты на летчика не пошел дальше учиться?

– Мне машины больше нравятся. У меня к тому времени был друг – Борька Вайнер, немец. Мы с ним из гаражей не вылезали. Перед армией я мог любой автомобиль разобрать, найти поломку и собрать заново. Когда призывали, я в автовзвод попросился^>[37].

– Ты дружил с немцем? – удивился Егор.

– Дружил, – пожал плечами Лешка. – Он такой же парень, как ты и я. Отец писал, что в сорок первом все немецкие семьи из Поволжья депортировали как пятую колону. Кого на Алтай, кого в Казахстан.

– Пора собираться, – взглянув на часы, поднялся с плащ-накидки Мамаев. – Пока доберемся, стемнеет.

Полуторка въехала во двор госпиталя пограничных войск^>[38], огороженный деревянным забором, и притормозила у крыльца. Мамаев наказал Егору ждать его в кузове, а сам скрылся за углом. От нечего делать Егор рассматривал двор. Возле дверей зарытого в землю овощехранилища коренастый мужик в выцветшей военной форме сгружал с телеги мешки с картошкой. У входа в здание стояла подвода с бочкой. В нее были запряжены белые грациозные лошади, видно, мобилизовали цирковых для нужд военного времени. Выздоравливающие солдаты носили воду из емкости внутрь помещения. Между деревьями госпитального парка ветер трепал развешанные на веревках отстиранные бинты. По двору кружил запах дыма и пшенной каши. Вдоль длинного забора лежала поленница дров. Дальше по фасаду здания была распахнута еще одна дверь. Рядом с ней стоял «студебекер» с кузовом-кунгом. Худенькая девушка в белом халате, с черными, уложенными короной косами, звонким голосом командовала погрузкой в машину ящиков и коробок.

Вскоре появился капитан в сопровождении женщины лет тридцати, одетой в белый халат. Ее черные, чуть раскосые глаза и слегка скуластое лицо говорили о примеси азиатской крови.

Она за что-то строго отчитывала Мамаева, а тот виновато кивал.

– Младший лейтенант, следуйте за нами, а вы, сержант, пока оставайтесь в машине, – приказала незнакомка.