Вздохнув, он встает, идет к письменному столу, выдвигает один из ящиков, достает фотографию в серебряной рамке и вручает ее Брайди.

На фото – белокурая девочка в белом платье до пола, сидит в кресле. Кажется, что от нее, от девочки, исходит сияние – холодный свет. Не такой, как от Руби – сверхъестественный, а будто она высечена из яркого мрамора. Вероятно, какой-то трюк фотографа, предполагает Брайди.

Но вот глаза у девочки белесые, аномально светлые.

– У нее проблема со зрением? – спрашивает Брайди.

Сэр Эдмунд занимает кресло напротив нее, садится на самый краешек и, понурившись, кладет руки на колени своих длинных ног – поза человека, признавшего свое поражение.

– Нет, зрение у Кристабель замечательное. Как раз в этом и проблема. Она видит слишком много.

Брайди внимательно рассматривает фотографию.

– Но глаза совсем бесцветные.

– Вообще-то, они меняют свой цвет.

– Меняют? Как это?

– Из алебастровых становятся синевато-серыми, потом черными как смоль. Это поразительно.

Брайди протягивает фотографию сэру Эдмунду с намерением вернуть ее.

– Обычно глаза не меняют цвет, разве что у новорожденных.

– А у Кристабель меняют. – Сэр Эдмунд кивает на снимок. – Оставьте у себя. Чтобы знать, кого ищете.

– Мысли, что она внушает… Расскажите про это поподробнее.

Сэр Эдмунд проводит рукой по лбу.

– Пожалуй, это даже не мысли – скорее чувства.

– Чувства? Какие?

– В основном гнев, – отвечает сэр Эдмунд, немного подумав.

– Давайте подытожим: ваша дочь способна вызывать воспоминания и мысли, а также внушать чувство гнева. А глаза у нее будто каменные и меняют цвет.

– Да, – кивает сэр Эдмунд.

– А в физическом плане у нее есть какие-то отличительные признаки?

– Белые волосы, крепкие острые зубы, и она способна издавать неимоверно высокие звуки, от которых ломаются вещи. – Сэр Эдмунд с вызовом смотрит на Брайди, добавляя: – И еще, она не умеет говорить.

– Не умеет говорить?

– Разумеется, чужую речь она прекрасно понимает.

– Но ведь она способна петь, берет высокие ноты?

– В некотором роде… Это все? – В голосе сэра Эдмунда проявляется резкость. – Очевидно, вы пожелаете допросить слуг. Могу я рассчитывать на вашу деликатность, мэм?

Брайди, понимая, что разговор окончен, согласно кивает.

– С вашего позволения, сэр, я намерена осмотреть дом и прилегающую территорию, начиная с детской.

– Детскую нельзя.

– Прошу прощения, сэр?

– Западное крыло – приватная зона, туда никто не допускается.

– Сэр Эдмунд…

– Моя покойная жена возражала против того, чтобы в ту часть дома заходили чужие люди. Там находились ее личные покои. Я до сих пор чту ее волю. К тому же, – добавляет сэр Эдмунд беспечным тоном, – там нечего смотреть.

– Возможно, в детской остались важные улики, которые помогут установить личности похитителей.

– Вы считаете, что в похищении участвовали несколько человек?

– Насколько позволяет судить мой опыт, подобные преступления обычно дело рук не одного человека. Что касается детской…

– Там нет никаких улик. Я ее осматривал.

Брайди хмурится.

– Но опытный глаз может обнаружить…

– Нет, мэм, – перебивает ее сэр Эдмунд на удивление категоричным тоном. – Вы можете сколько угодно беседовать с прислугой и осматривать весь остальной дом и двор, но доступ в западное крыло для вас закрыт.

Помещение для слуг такое, какое и должно быть: на столе – чайник, уютно горят газовые светильники. Экономка миссис Пак, унылая опрятная дама с надутыми губами, как у камбалы, буравит Брайди холодным взглядом. Прислугу допросить можно, но саму миссис Пак – нет. Сегодня вечером у нее выходной, и она не намерена отменять его, пусть бы даже на ужин в Марис-Хаус заявилась сама королева Виктория. Возгласив это, миссис Пак сурово опускает уголки рта и обжигает Брайди испепеляющим взглядом, давая понять: она не потерпит, чтобы ее допрашивала какая-то там вульгарная эксцентричная