– Вероника, ему нельзя в тюрьму, его там просто убьют! Он сопляк, дешевка, балбес, у него никакого характера, он не сможет себя отстоять! Если его не убьют, то сломают, точно!

– Может, он не совсем уж безнадежен, раз так переживает, что сбил человека?

– Может, но пока я не видел ни одного его мужского поступка.

– Евгений Александрович, что вы от меня-то хотите? Ну то, что не писать заявление, это я уже поняла, а что еще? Чтобы я его пожалела или вас?

– Да, пожалели, не его, меня! Мой адвокат говорит, что если вы напишете заявление, что никаких претензий не имеете, то его не посадят, дадут условный срок, лишат прав, и все!

Она молчала, чувствуя, как дрожат его руки, держащие ее ладонь.

– Приведите его завтра ко мне. Я с ним поговорю и тогда отвечу.

– Хорошо. – Он отпустил ее ладонь и тяжело вздохнул.

На следующий день они пришли – отец и сын.

Она спала и не слышала, как они вошли, и проснулась, когда здоровенный детина, скорее всего охранник, ставил два стула возле ее койки. Он старался делать это тихо, чтобы не разбудить Нику, но тихо при его габаритах не получалось.

– Здравствуйте, – поздоровался он, увидев, что все-таки разбудил потерпевшую.

– Здравствуйте, Вероника, – поздоровался из-за его плеча Евгений Александрович.

– Здравствуйте, – вежливо ответила она.

Ника была вежливой барышней, ее так Сонечка учила. Не всегда, правда, но старалась не забывать о хороших манерах.

– Это Алексей, – представил Евгений Александрович молодого человека, которого подтолкнул к ее кровати.

Ника его не узнала, хотя в момент столкновения запомнила его лицо в деталях. Но тогда его лицо было сплошной белой маской. Она внимательно его рассматривала – обычный юноша, с ничем не примечательной внешностью, с потухшими глазами и темными кругами вокруг них, скорее всего от бессонницы, о которой говорил его отец.

– Евгений Александрович, я бы хотела поговорить с Алексеем наедине.

– Конечно, конечно, – засуетился он и стал торопливо выталкивать охранника из палаты.

Ника лежала в одноместной палате, с комфортом, уж наверняка Евгений Александрович подсуетился. Точно она, правда, не знала, а спрашивать не стала.

– Садись, – сказала Ника Алексею.

Она подтянула подушки повыше и села в кровати, устроившись поудобней.

Алексей сел на стул, упершись локтями в колени, сцепил пальцы рук и опустил голову. Он еще ни разу с того момента, как переступил порог палаты, не посмотрел ей в глаза.

– Придвинься поближе.

Он послушно передвинул стул к изголовью кровати.

– Посмотри мне в глаза, – попросила она.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Они молчали, молчали и смотрели друг другу в глаза.

Между ними происходил странный молчаливый диалог – он просил прощения, пытался что-то объяснить ей и самому себе, обвинял себя и рассказывал, что не может найти нечто важное внутри, то, что обязательно надо найти, раскопать, иначе не понять, для чего ты вообще есть на земле, и что все чаще думает, что в нем этого и нет вовсе. А Ника – что поможет ему и его отцу, что не за что их наказывать и винить, у них свое горе – вот этот мальчик, несущийся на всех парах к некоему краю, за которым, может, и найдет то, что ищет, но, как правило, эти паруса несут к гибели.

Да и за что винить-то?!

Ей благодарить его надо! Потому что на один краткий миг она почувствовала, увидела, осознала, что во всей нашей жизни есть глубокий смысл, назначение некое, понять которое мало кому дано.

И что есть человек, который живет своей, параллельной с ее, жизнью, и пусть они никогда не встретятся, но они оба существуют в этом пространстве, и теперь она знает, что он есть.