Через день, утром, которое выдалось необычайно ясным и ласковым, Глеб стал спешно собираться в местную прокуратуру. В качестве допинга друзья выпили по чашечке крепкого бразильского кофе, затем Глеб наскоро побрился, облачился в будничный костюм, и все трое вышли на улицу. Назойливая опёка со стороны друзей начала уже порядком раздражать и без того взвинченного Глеба. Денис и Адель следовали за ним буквально по пятам, словно он был несмышленым ребёнком.

По дороге он голосом, не терпящим возражений, потребовал:

– Вот что, братцы! Думаю, что вам надо уезжать отсюда! Сами видите, все наши планы рухнули, и вообще мне сейчас ни до чего, я живу только одной мыслью – поскорее отыскать убийцу. А вас не хочу ввязывать ни во что. – И уже совсем грубо добавил:

– Ну что вы ко мне прицепились, когда вас не просят, и без того тошно. Предоставьте мне, пожалуйста, право, действовать одному! – лицо его при этом исказилось какой-то болезненной гримасой.

Несмотря на то, что резкие слова его, точно стрелой, больно ранили сердце, Адель порывисто бросилась к нему и прижалась к его груди. Она прекрасно понимала, в каком удручённом состоянии сейчас находится любимый человек. Дрожащим голосом она тактично старалась убедить его, что он не прав.

– Пойми, Глебчик, мы не можем тебя бросить, сердись, или не сердись. Будь на нашем месте, разве ты не так бы поступил! Твоё горе, это и наше горе. Одному тебе будет трудно всё расследовать, а мы тебе, наверное, пригодимся. И не забывай, что я будущий юрист, и в этих делах хоть немного, но разбираюсь…

– Да, но не забывай, что у тебя совсем другой профиль, ты адвокат, и твоя задача всячески выгораживать преступников. А я этого проклятого подонка, если найду, задушу собственными руками, – задыхаясь от ярости, отвечал он.

Однако, как бы он ни горел желанием отвязаться от них, друзья, не реагируя на его истерические выкрики, всё же упрямо стояли на своём, и Глеб, в конце концов, сдался.

– Ну что ж, оставайтесь, – сердито буркнул он и строго предупредил: – только, чур, не вмешиваться в мои дела.

Что до Дениса, то парень, как с писаной торбой, не переставал носиться с мыслью, что наконец-то у него будет богатый материал о загадочной монастырской жизни. Он мечтал лихо закрутить сюжет, чтобы чёрствая издательская машина наконец-то тронулась с места, и на него, молодого, подающего надежды автора, после оглушительного успеха со всех сторон посыпались выгодные предложения.

Как это нередко бывает, в воспалённом воображении Дениса рисовалась приятная сердцу картина: он богатый, знаменитый, окружённый толпой поклонниц, с небрежной улыбочкой даёт налево и направо автографы, и за его бесценным творением по пятам охотятся режиссёры. Во имя этой сумасшедшей славы он вытерпит насмешки друзей и, быть может, холодную встречу монашек, он будет скрупулёзно добывать факты, пусть даже высасывая их из пальца, остальное – дело его безудержной фантазии, на которую голова его, слава Богу, способна.

В слабо освещённом узком коридорчике местной прокуратуры, как назло, было полно народу, перед выщербленной деревянной дверью кабинета следователя Владимира Разумовского толпилось человек пятнадцать. Пожилая грузная, носатая женщина, с веснушчатым лицом и красными, как у крольчихи, слезящимися глазами и беззубым ртом, хватаясь за голову, то и дело возмущалась, обращаясь неизвестно к кому:

– Подумать только, какие у нас странные порядки! За какую-то паршивую вязанку дров моего сына хотят упечь в тюрьму. А ведь он один у меня, и старался он не для себя, а для больной матери, избу нечем было топить! О, Господи, помилуй нас! А бандиты у них на свободе. Наверху там миллионы гребут, и ничего. Для одних законы писаны, для других нет!… – Эй, молодой человек, какой ты прыткий, полез без очереди! – с этими словами толстуха по-мужски так крепко ухватила Глеба за рукав, что он еле вырвался от неё.