На остатки белой рубахи на груди булавками был пришпилен кусок картона, на котором было что-то написано по-немецки большими черными буквами. Крестовская не знала немецкого. Всё ее катастрофическая неспособность к языкам и в чем-то даже лень! Как бы теперь ей пригодился немецкий язык!

– Что это?… – вырвалось у Зины, поймавшей себя на жуткой мысли, что она произнесла это вслух.

– Здесь написано: «Поджигатель, партизан», – отозвался стоящий рядом с ней высокий мужчина.

– Вы знаете немецкий язык? – Зина обернулась к нему.

– Теперь все его будут знать, – горько усмехнулся он. – А пацана повесили сегодня ночью. Видел из окна.

– Кто он? – Крестовская почему-то спросила шепотом.

– Откуда мне знать? – Мужчина нервно передернул плечами и зачем-то снова повторил: – Здесь написано: «Поджигатель, партизан».

– Не старше 17 лет, – потеряв всякую осторожность, сказала Зина. Дернув плечами снова, мужчина быстро ушел по улице Горького, вниз.

Пожилая женщина в платке вдруг охнула, по-бабьи схватившись за щеки. В ее глазах были видны слезы.

– Дытына же… – слезы потекли по морщинистым щекам, – зовсим дытына…

Зина снова закусила губу. Ей вдруг захотелось крикнуть прямо в этот фонарный столб, да так, чтобы услышали все вокруг: – Нет, он не ребенок, далеко не ребенок! Он мужчина, который не боялся умирать!

Но она уже и так переступила черту. Говорить что-то еще было неблагоразумно. И она продолжала молчать.

Налетевший порыв ветра охватил фонарный столб, согнул в сторону со страшным скрипом. Тело маленького неведомого героя раскачивалось в воздухе – как грозное знамя, как предупреждение о том, что этой жуткой, чудовищной бойне не будет конца.

Зина побежала прочь, оставив за плечами страшную сцену. Дрожь усилилась, заставляя все ее тело содрогаться словно в судорожном, просто эпилептическом припадке. Впрочем, так длилось недолго, потому что она уже добралась до своей цели – маленькой лавчонки сапожника, стоящей буквально в двух шагах от места казни. Низенькая дверь с нарисованным сапогом буквально вросла в стену. Зина громко постучала костяшками обледенелых пальцев.

– Открыто! – раздался из-за двери старческий, хриплый голос, и Крестовская вошла внутрь.

Жарко натопленное помещение было узким и тесным. Потолок буквально нависал над головой. Возле противоположной стенки за небольшим верстаком сидел старик сапожник. Он бил по подошве сапога небольшим молоточком. В углу жарко горела печка. За спиной старика были прибиты полки, на них лежали и стояли сапоги, ботинки, туфли, в общем, всевозможная обувь. Войдя, Зина тщательно заперла за собой дверь. Старик оторвался от работы при ее появлении и, нахмурившись, внимательно посмотрел на нее.

– Еще так рано. Я не думала, что вы работаете, – сказала Зина, пристально глядя в лицо старику.

– Вы у меня сегодня первая посетительница, – отозвался старик, перестав хмуриться. А по его лицу, наоборот, разлилась доброжелательная улыбка.

– У меня прохудились сапоги, в подошве, – продолжала Зина, – можете посмотреть?

– Показывайте, – старик отложил свою работу в сторону.

Крестовская открыла небольшую холщовую сумку, которую принесла с собой. Достала оттуда пару старых сапог с большими широкими каблуками и протянула ему.

Старик взял сапоги, тут же отвинтил оба каблука и отложил в сторону.

– Проблема не в подошве, в каблуках, – сказал он, затем, взяв нож, аккуратно надрезал голенище, – и кожа совсем плохая. Видите, как треснуло?

– Старые сапоги, – вздохнула Крестовская, – думала, дохожу до вечера, а они с утра вышли из строя.

– До вечера? – усмехнулся сапожник. – Вы бы и до обеда не доходили! А вы говорите: вечер.