Чиновник особых поручений замолчал и выжидательно взглянул на Черкасова. Тот понял, что ответа от него ждут здесь и сейчас, поэтому заставил себя открыть рот и произнести:

– Семен Владимирович, ваше предложение делает мне честь, но позвольте лишь один вопрос: почему я? Я же всего лишь коллежский регистратор, без опыта и особых умений…

– Ну, во-первых мне понравился ваш нетривиальный ход мыслей в деле Нехотейского, – пояснил Василисов. – Пусть большинство ваших догадок оказались ошибочными, но иметь при себе человека, способного взглянуть на расследование под другим углом может оказаться полезным. К тому же, именно вы с Гороховским в результате нашли дом, где скрывались убийцы. Во-вторых же, я навел о вас справки среди ваших коллег…

– И они оказались положительными? – удивился Черкасов. Богородицкий и Шалыгин его откровенно недолюбливали, рядовые чины – сторонились.

– В некоторой степени, – усмехнулся Василисов. – Они все отмечают одну вашу особенность… Мне в память запала цитата, позвольте поделиться, – чиновник особых поручений закрыл глаза и приготовился декламировать, но вместо этого тряхнул головой. – Нет, это необходимо читать! – он прошествовал к столу, извлек из вороха бумаг нужную и громко прочел – «Этот (в данном случае – вы, Константин Андреевич) подношение от народца если и возьмет, то либо в церковь отнесет, либо сразу нищим на паперти раздаст».

Черкасов почувствовал, как его щеки наливаются ярко-алым румянцем.

***

Хохот Павла Руднева перешел в отчаянный кашель, когда пирожное попало ему не в то горло. Сопровождаемый осуждающими взглядами посетителей кафе на Большой Саратовской, он принялся стучать себя по спине. Откашлявшись и вытерев навернувшиеся на глаза слезы, учитель объявил:

– Вынужден признать, наши блюстители благочиния оказались более тонкими знатоками человеческой натуры, чем мне казалось! На твоем месте, я заранее составил бы завещание и потребовал, чтобы эти слова обязательно выбили на твоем надгробии!

Черкасов вновь покраснел и укорил себя за то, что дословно пересказал разговор с Василисовым. Руднев за прошедшие полгода успел стать ему настоящим другом, готовым помочь и поддержать при любых обстоятельствах, но присутствовала у него одна раздражающая привычка – он никогда не мог отказать себе в удовольствии съехидничать. Особенность эта нашла теплейший отзыв среди учеников гимназии, ведь легкая и ироничная натура и манера держаться выгодно отличали его большей части преподавателей. Но Черкасов принимал все близко к сердцу, и беззлобные, в общем-то, шуточки Руднева временами больно задевали его.

Вот и сейчас коллежский регистратор неуклюже встал из-за столика, чуть не опрокинув его, и попытался ринуться к выходу из кафе, но Павел ловко вскочил, приобнял друга, и усадил обиженного молодого человека обратно.

– Ваше преосвященство, ну простите дурака! И вообще, воспринимай это, как комплимент!

– Павел, я могу свыкнуться с тем, что городовые шушукаются и перешучиваются за моей спиной, но ты-то меня знаешь…

– Да-да, – замахал руками учитель. – Прости великодушно! Вот знаю же, что язык мой – враг мой, а все туда же! Ну, что мне сделать, чтобы загладить вину?

– Для начала – не отпускать подобные шутки за мой счет, – мрачно отрезал Черкасов.

– Сам знаешь, пообещать-то я могу, но вот на практике… Нет уж, друг мой любезный, есть у меня предложение любопытнее! Ты когда-нибудь бывал в театре?

Константин опешил. Как и многие другие аспекты общественной жизни привилегированного общества, театр его интриговал и очаровывал. Несмотря на это, собственно, на представление он ни разу в своей жизни так и не попал – семья Черкасова жила не сказать, что бедно, но в средствах была стеснена, и билеты на спектакль стали бы лишней, ничем не оправданной тратой. Еще больше его удивил вопрос Руднева потому, что этим летом старое здание театра, стоявшее в начале Большой Саратовской, закрыло свои двери по окончании сезона и пошло на слом. Сей прискорбный факт стал еще одним напоминанием о скудности общественной жизни губернского города С., на что Павел не переставал жаловаться. Когда Черкасов напомнил другу об этом, тот лишь отмахнулся: