При звуке его голоса меня подбрасывает. Я вспоминаю свои последние секунды.

– Что ты со мной сделал? – воинственно спрашиваю я, садясь, хотя и так уже знаю ответ. Трогаю шею, припоминая вспышку боли.

Смерть нависает надо мной.

– То единственное, для чего я создан, смертная.

Убил.

Всадник продолжает смотреть на меня в упор, и есть в этом взгляде что-то такое, от чего у меня мурашки бегут по коже. Или, может, в этом виновата мертвая тишина, которая, кажется, следует за ним по пятам. Или, знаете ли, тот факт, что он недавно меня прикончил – возможно, из-за этого мне сейчас не по себе.

Я снова со свистом втягиваю воздух, и вот тут-то у меня сносит крышу. Меня охватывают гнев и ярость, тоска и все прочие скверные эмоции, которые не оставляли меня в последние месяцы, сводя с ума.

Вспомни о своей цели. Вспомни. О своей. Цели.

С прерывистым вздохом я отгоняю зарождающуюся панику. Неважно, что2 Смерть только что сделал со мной, – я долго его искала и не хочу упускать этот шанс. Не могу.

– Перестань убивать, – хриплю я.

Длительное молчание.

– Я не могу, – отвечает он наконец.

– Пожалуйста, – прошу я, – не заставляй еще кого-то пройти через то, через что прошла я.

Это трудно, чудовищно трудно – умолять того, кто убил моих родных и друзей. И только что пытался убить меня.

Чувствую на себе мрачный взгляд всадника. В конце концов он встает и отходит.

– Оставь это, Лазария.

Звук моего имени заставляет вздрогнуть.

– Я то, что я есть, и никакие умильные мольбы не могут этого изменить. – Повернувшись ко мне спиной, он возвращается к коню.

Я гляжу ему вслед.

– Что это, неужели Смерть бежит от меня? Значит, не такой уж ты всемогущий? – окликаю его, не скрывая издевки.

Он останавливается.

– Ну и вали тогда. Уходи. И учти, я снова тебя выслежу, – кричу я. – А когда найду, я отыщу способ тебя остановить.

Он смеется и снова оглядывается.

– Я один из того немногого, что нельзя остановить, Лазария. Тем не менее мне будет интересно посмотреть на твои попытки.

Я решаю, что на этом разговор окончен, но нет, он возвращается, снова подходит ближе, молчит, а потом опять опускается рядом со мной на колени.

Сдвинув брови, я отползаю от него.

– Что ты задумал?

Его глаза поблескивают в темноте.

– Начать первым.

И тут, второй раз за день, этот засранец протягивает руки и ломает мою шею.

Лазария, обмякнув, повисает на моих руках, и я бережно опускаю ее на землю.

Я заставил ее ненавидеть себя.

Я пытаюсь порадоваться – это к лучшему, мне необходимо остановить это грандиозное препятствие, буквально поставленное на моем пути. Если она меня возненавидит, это все упростит.

Но стоя на коленях рядом с ней, я не чувствую удовлетворения, только отвратительную грусть, как будто я совершил ошибку. Моя низменная природа по-прежнему бушует во мне, требуя, чтобы я бросил Лазарию на коня и увез с собой. Я ожидал этого порыва с того мгновения, как увидел ее снова, и потому мне легче противиться тяге.

Я смотрю на ее неподвижное тело. В этой оболочке из крови и костей заключена ее сущность. Даже сейчас я чувствую ее душу, трепещущую в безжизненном теле, запертую внутри, как птица в клетке. Кажется, это так просто – простереть к ней руку и отпустить эту душу на свободу.

Но нет.

По сути, это единственное, чего я не смог сделать. Еще более странно, что, хотя я и чувствую ее душу, она не воспринимается как моя. Каждое человеческое существо, кроме нее, связано со мною теснейшим образом. С этой женщиной иначе: стоит ей скрыться с моих глаз, и она словно исчезает с Земли. И это, кажется, сведет меня с ума.

Я опускаю голову и вздыхаю.