– Если… если… – я кашляю, прочищая горло от остатков рвотной массы, – если вы пришли за тем же, зачем и они, то позвольте мне хотя бы умыться…

– Что? – озадаченно переспрашивает центурион, – о, во имя Юпитера, нет. Извини, я не доглядел за этими озабоченными недоумками.

Будто это входит в его обязанности: оберегать мою честь от посягательств!

Я не питаю ложных надежд. Даже если так, я не удивлюсь, если годы воздержания похерят благие порывы центуриона. В «Фациес Венена» все блюдут целибат, а тут беззащитная женщина, с которой можно делать все, что душе угодно. Центурион прогнал товарищей, а добыча всегда достается победителю.

Он не спешит воспользоваться положением.

Фонарь, лежащий на полу, наполняет камеру сонмом теней. Самая крупная из них принадлежащая центуриону, зловеще трепещет от движения, когда он отстегивает от пояса фляжку и протягивает мне.

Я жадно хлебаю воду, протираю лицо и пальцами распутываю волосы, проверяя, чтобы в них не осталось комков блевотины.

– Спасибо за заботу, – бормочу я, вспомнив о вежливости, – но это лишнее.

– Почему это? – любопытствует центурион. Опять этот светский тон! Это кажется мне в корне неправильным. Он выглядит как зверь, но разговаривает как человек.

– Это неотвратимо, – устало говорю я, – изнасилуют меня здесь или будут насиловать в центре «Продукции и репродукции», какая к чертям собачьим разница?

– Ты ошибаешься, Юлия, – собственное имя заставляет меня вздрогнуть, ведь звучит слишком обыденно, доверительно и почти по-дружески, – в центре никто не будет тебя насиловать, там ты будешь в безопасности…

– Чушь! – перебиваю я, – именно это там меня и ждет. Моя подруга…

Я не замечаю, что плачу, пока беззвучные слезы не достигают моих губ, смывая с них неприятное послевкусие.

– Моя подруга пошла туда добровольно… и ее там убили. Жестоко убили. Вот и послужила Империуму. Аве, мать его!

Не перегнула ли я палку? – спохватываюсь я.

Осторожно покосившись в сторону центуриона, я вижу, что он хмурит брови. Меня всегда предостерегали, что мой дерзкий язык не доведет меня до добра. Вот сейчас я точно получу по своей облеванной физиономии.

– Когда это случилось? – зачем-то уточняет центурион.

– Какая… – начинаю я, но что-то заставляет меня ответить честно, – два месяца назад.

– Ее имя… Фелиция Аврелия?

– Фаустина, – поправляю я.

– Так вот оно… – произносит центурион с таким выражением, будто решил для себя очень сложную задачку, но ничуть не удовлетворен результатом. Он присаживается на койку, но на безопасном расстоянии от меня, и проводит пятерней по коротко стриженной голове. Мрак углубляет следы усталости на его лице, морщины, складки и борозды шрамов.

– Вы судили того человека, который сделал это с ней? – вырывается у меня.

Он кивает.

– Он… казнен?

Центурион смотрит перед собой, а не на меня. Я не знаю почему, но мне чудится, что он – гнусный пес режима – способен понять, что я чувствую. Мне не хотелось бы, чтобы он понимал.

– Да, Юлия, – наконец говорит центурион, – он казнен.

Увы, совершенное правосудие не вернет Фаустину из царства Плутона. В конце концов – судить тех, кто действительно заслуживает наказания – и есть обязанность чертовых «Фациес Венена». Что мне теперь, рассыпаться в благодарностях, что хоть раз они сделали то, что должны? Я не собираюсь. Следом за той тварью в тюремную камеру попала я. Я никого не убивала, как и отец Фаустины, и многие другие невинные люди, пострадавшие от рук тайной полиции.

Глупо искать справедливости в этих стенах.

– Я проконтролирую, чтобы с твоим делом разобрались как можно скорее, – обещает центурион, словно прочитав мои мысли, – тебе нечего здесь делать. А сейчас попробуй поспать. Не бойся, я…