– Что-нибудь случилось?

Калев вздрогнул и схватился за мышку.

– Да нет, ничего. Андрес пригласил меня на похороны… ну, Роосте, а я отказался.

– Почему?

– Потому что не Мегрэ, – буркнул муж, и уставился на экран с таким важным видом, что даже посторонний понял бы – нельзя мешать, господин писатель работает.

И Диана ретировалась.

Но на прогулке Калев неожиданно заговорил. Погода, после нескольких дней ветра, дождя и дождя с ветром стояла… ну, замечательной таллинскую погоду не назовешь никогда, «терпимая» – самое точное слово: холодно, но сухо и почти штиль, и они, словно делая «запас» перед долгой и тоскливой зимой, совершили длинную вылазку, до самой Ратушной площади, и даже оттуда не повернули обратно, а отправились дальше, в сторону площади Свободы, ранее Победы, еще ранее, кажется, тоже Свободы. И вот на этом отрезке, пройдя мимо унылого здания Дома писателей, построенного после войны, когда разучились строить, Калев открыл рот.

– Не нравится мне вся эта история. По-моему, Андрес не там ищет. Я, конечно, знаю этих людей не очень близко, но, думаю, достаточно, чтобы создалось вполне определенное мнение, которое я, кстати, и выразил в романе.

Роман Диана помнила плохо, можно сказать, даже не читала, Калев написал его еще до того, как они поженились, правда, знакомы они уже были, и поскольку Диана не знала эстонский, то Калев ей перевел текст вслух, хотел узнать, что она скажет, одобрит или нет. Ну и конечно, когда слушаешь, не так хорошо запоминаешь…

– Это совсем другие люди, – продолжил Калев, – предельно честные, ну и, соответственно…

– Глупые?

– Не то что глупые, но, скажем так, ограниченные. У них была своя правда, они рассматривали через ее призму всю нашу жизнь, были убеждены, что они – единственные, кто знает, что к чему, и что только они на правильном пути, все остальные заблуждаются…

– Но ведь именно так и вышло?

– Ты насчет того, что рухнул СССР? Ну да… но не они же свергли эту власть, хоть сами и считали себя главными могильщиками. Они впали в эйфорию от того, что их идеалы осуществились, и не подумали о том, что каждый осуществленный идеал становится своей противоположностью.

– То есть, ты думаешь, что такие люди, идеалисты, как ты говоришь, не способны на убийство?

– Не только на убийство, а даже на доносительство.

Диана была поражена.

– По-моему, стукачи были в то время везде, как может быть, чтобы КГБ не внедрил к ним ни одного? – Она вспомнила. – Даже в твоем романе есть стукач!

– Ну да, есть, – признался Калев неохотно.

– А что, на самом деле, его не было, ты это выдумал?

– Нет, почему же, был.

– И ты знаешь, кто он?

– Знаю.

– А почему ты Андресу не сказал?

– Потому что в таком случае я должен был назвать его имя.

– А ты не хочешь?

– Не хочу.

– Понятно, – протянула Диана, хотя как раз понятно ничего и не было.

Некоторое время они шли молча, затем Калев продолжил:

– Это был очень талантливый человек, но с изъяном, они поймали его на этом, и заставили работать на них. Он из-за этого очень страдал, так страдал, что терпеть уже не мог, и однажды, подшофе, признался мне. Помню, это было для меня шоком. Он не просил меня молчать, но я сам обещал себе, что не выдам его. Мало ли что с человеком может в жизни случиться.

– Но он…. жив? – спросила Диана.

Калев покачал головой.

– Нет. Повесился.

Некоторое время они шли молча.

– Так что, видишь, не могу я сказать Андресу. Некрасиво выдавать человека, которого уже нет. De mortuis… К тому же, я не знаю, может, был еще кто-то. Когда началась перестройка, к ним примазалась куча подозрительных субъектов. Их я уже не знаю, да и знать не хочу. Возможно, среди них окажется и убийца. Так что пусть Андрес ищет…