– Вот где жуть-то бывает, аж душа заходится, это точно быть войне, быть беде, не иначе, они все чуют, все знают, да нас упредить хотят.

Конечно, страхи вернулись, но при дневном свете они были уже и не такими жуткими. Но было и хорошее, Мишель понял, что человек никогда не остается в одиночестве, даже когда он один, даже когда спит. В родном его гнезде духи все время рядом с ним, и они предупредят о большой беде, да и он не останется глух и слеп никогда. Как же все разумно и хорошо устроены в мире этом.

– Пока ты дома, они тебя не оставят, – говорила старуха.

Ее темные, скрюченные пальцы удерживали прялку, и ловко орудовали, перебирая шерсть, нитка получалась тонкая и красивая. Она нигде не обрывалась, даже узла не появлялось на той нитке. Вот если бы его жизнь была такой, как нитка пряхи, но так не бывает ни с кем, а с ним не случится точно. О чем же и о ком в эту ночь рыдал Домовой? Это больше всего хотелось узнать и понять Мишелю.

№№№№№№№

Тайное быстро становится явным. Но на этот раз долго, очень долго он ничего не мог понять. Но пока он слышал колыбельную матушки, после плача Домового, она приходила к нему тогда, когда старуха уложила его в постель и снова захрапела. Наверное, она столько этих плачей слышала, что не могла удивиться и испугаться. А он запомнил не столько ее песню, песню он не забывал никогда, сколько последнюю фразу:

– Не рассказывай бабушке, что я приходила, она будет сердиться.

– Но может она обрадуется, – невольно вырвалось у него.

– Она будет сердится, а мне так хочется еще увидеться с тобой.

– Приходи еще, я буду ждать, – прошептал малыш.

Она улыбнулась и растворилась в воздухе.

Конечно, он ничего не рассказал бабушке, потому что надеялся, что матушка появится снова, когда он опять услышит плач Домового, то к нему придет его матушка, и он больше не будет таким одиноким, хотя бы на несколько мгновений.

Так вся жизнь его невольно превратилась в долгое, бесконечное ожидание, и не было ему конца и края.

Домовой плакал редко. Пока еще для этого не было особых причин. А вот появлялся он всегда, когда ребенок просыпался среди ночи.

Так было и на этот раз. Сначала кто-то распахнул темные шторы, так что свет попал куда-то в середину комнаты.

Мишель хорошо помнил, что служанка вечером плотно закрывала шторы, когда он пробудился среди ночи, они были открыты, и мутный лунный свет лежал на ковре ровной полосой. И в этой полосе он различил прекрасных воздушных дев, которые парили над ковром, не касаясь его поверхности, они именно летали, их легкие наряды так развевались на ветру, что он не сомневался в том, что за спиной у каждой из них были настоящие крылья. Они танцевали так красиво, так изящно, что он сразу же погрузился в какую-то странную дрему, и никак не мог очнуться, это был сон во сне, или сон наяву, тогда еще он точно не мог знать, как все это называется.

Он очнулся только тогда, когда девы растворились в воздухе и исчезли. Мишель даже вскрикнул от неожиданности и разочарования, ему хотелось, чтобы танец, как и эта ночь, длились вечно, чтобы они не кончались. Но тут же словно шелест ветерка, зазвучал голос Домового:

– Это три чародейки к нам вернулись, они иногда возвращаются, чтобы одарить человека, который им люб, но порой шутки их бывают злыми и жестокими. Бывало, вот одарили они рыбака деньгами, а он только о богатстве и мечтал, но не успел тот порадоваться, как сокровище его стало прахом. И так он расстроился из-за этого, что подался в разбойники, чтобы уже самому добыть те самые деньги. Добыл, конечно, но они не принесли ему радости, потому что у многих жизнь пришлось отнять, и потом приходили они к нему, невинно убиенные, и все время напоминали о том, что творил он с ними. И снова все его богатство оказалось прахом, а нищий духом так нищим и оставался, ничто ему больше не смогло бы помочь.