Пыль застлала дороги Добруджи. Спецмашину, как ни хитрил Шустов, затерла артиллерия главного командования, а ведь известно, что для виртуозной езды на военно-полевых дорогах нет хуже помехи, чем артиллерия на марше. Сквозь облака пыли Шустов ловил силуэт впереди идущего орудия. Пыль скрипела на зубах. В пылевых завесах маячили артиллеристы-сигнальщики с флажками:

– По местам.

– Мотор.

– Марш!

Шестого сентября в Софии началась забастовка трамвайщиков и рабочих железнодорожных мастерских. Демонстранты заполнили улицы. Полиция стреляла. Сыпались стекла трамвайных вагонов. На кладбище народ возлагал венки на могилы казненных, шли митинги.

Еще день – и повсюду на улицах столицы заколыхались красные полотнища: «Долой фашистскую диктатуру!», «Да здравствует Отечественный фронт!»

В германском посольстве никто из служащих не расходился по домам. Было известно, что господин посол, фанатически верующий лютеранин, ночью «получал наставления Божьей Матери», а супруга посла собственноручно заколачивала ящики для отправки в Германию (чтобы не стучать громко, молоток был обернут в тряпку). Как всегда бывает накануне катастрофы, чиновники, вчера еще гордые своими званиями, связями, унизительно склочничали. Будущее для них уже переставало существовать, наедине с прошлым оставаться было страшно. Посольская мелочь – адъютанты из общего отдела, офицеры-переводчики – одни продолжали гнуть спины над бумагами, лишь отодвинув столы подальше от окон; другие находились в состоянии как бы некоего опьянения; третьи спекулировали чем попало.

Советские войска вышли на Дунай и со дня на день должны были перейти болгарскую границу. Народная революция придвинулась вплотную к богемским стеклам посольского особняка. Берлин давал взаимоисключающие распоряжения. Персонал посольства привычно отбывал присутственные часы, потому что великая империя еще пряла свою пряжу. Однако нити рвались каждую минуту: фельдъегерская служба, авиасвязь, наконец, телефон начинали отказывать. И когда это понял господин посол, он сообразил и то, что немцы в Софии предоставлены самим себе, своим благоразумным решениям.

Впервые господин посол покинул здание в несколько необычном виде: в смокинге и с автоматом в руке, спрятанным под ангорским пледом. В ближайшем переулке посол приказал шоферу снять с машины нацистский вымпел. Пока пробивались к царскому дворцу, они видели, как народ разоружает полицию. Слышалось пение Интернационала. В окно машины заглянула самодельная кукла, подвешенная на палке, и господин посол смог убедиться, что чучело очень похоже на фюрера.

Во дворце была паника, как и в посольстве.

– Вам удалось проехать? И невредимо? – спросил посла Германии министр иностранных дел.

Они сидели в креслах, прислушиваясь к отдаленному гулу уличной манифестации.

– Тревожные подробности, господин посол.

– Что делать! Наши войска отступают из Румынии. Планомерный отход.

– Планомерный? По планам, составленным в Москве?

Посол облизнул губы. Никогда с чрезвычайным представителем фюрера в Болгарии не говорили так дерзко.

– Прислушайтесь, – продолжал министр, – этот сброд создает общественный строй, угодный ему. Как говорят историки: «Народ решает вековые вопросы».

Тревога поселилась в покоях царского дворца. Какая-то женщина с испуганными глазами (послу показалось, что это княгиня Евдокия) заглядывала в дверь, пока министр с беспримерной откровенностью сообщал германскому послу о том, что, ввиду чрезвычайности событий, правительство Болгарии сочло нужным отправить своих делегатов в Каир – к англичанам, в штаб-квартиру фельдмаршала Александера.