Родительский опыт отца Николая был гораздо богаче Норовского. У него к тому времени имелось уже трое детей, которых он вместе с женой с ранних лет учил грамоте, счету, Закону Божьему и английскому языку. Отцом он был любящим, но суровым и требовательным; провинившихся наказывал без колебаний. Результатами своего строгого воспитания он заслуженно мог гордиться: ребята помогали по дому, заботились друг о друге, двое старших ходили в школу и учились на «пятерки». Младший тянулся за ними.

И все же в полезности ремня Норов крепко сомневался. Он часто думал о том, что было бы правильно забрать Пашеньку от бабушки с дедушкой к себе, но не представлял, как это осуществить в реальности. Пришлось бы полностью поменять образ жизни, а к такому подвигу он не был готов. Да и результат такого эксперимента был неясен. А вдруг он закончился бы не сближением, а ссорами и еще большим отчуждением? Однако, сознание того, что он по малодушию и эгоизму уклоняется от выполнения своего отцовского долга, увеличивало чувство вины перед сыном, и без того в нем сильное.

Это покаянное настроение отца Пашенька чутко улавливал и порой пытался на нем играть. Однажды утром бабушка позвонила Норову на работу и сообщила, что Пашенька наотрез отказался идти в школу, не помогли ни ее уговоры, ни угрозы дедушки. Как быть, она не знала, плакала, просила Норова приехать и «повлиять».

Дверь она открыла ему заплаканная. Смущенный и раскрасневшийся дедушка виновато выглядывал из гостиной. К приезду Норова они уже успели поссориться между собой, наглотаться валидола и напиться валерьянки. Из их рассказа выяснилось, что Пашенька уже дважды пропускал школу, но от Норова это скрывали.

Узнав о вызове отца, Пашенька струхнул, убежал в свою комнату, разделся и залез в кровать, изображая больного. Норов прошел к нему; тот лежал под одеялом, глядя на отца расширенными от страха светлыми глазами. Норов был не столько рассержен, сколько расстроен.

– Здравствуй, мой хороший, – сказал он, сохраняя свой обычный тон. Он всегда называл сына «мой хороший», пряча за внешней доброжелательностью неловкость, которую испытывал в его обществе. – Что случилось?

– Да вот, пап, заболел немного, – ответил Пашенька, отводя взгляд.

– Чем?

– Не знаю… голова что-то побаливает.

Норов потрогал его лоб и убедился, что он прохладный, температуры у мальчика не было.

– Вызвать врача?

Пашенька замялся.

– Может, я так отлежусь? – неуверенно произнес он.

– Так не получится, – возразил Норов. – Нельзя прогуливать школу.

– Я не прогуливаю, пап. У меня голова болит.

– Полагаю, тебе лучше встать и отправиться на занятия.

– Да ведь уроки уже закончились!

Норов посмотрел на часы.

– Еще нет одиннадцати. Я подвезу тебя, и на пару уроков ты еще успеешь.

– А что я скажу учительнице?

– Попробуй рассказать ей про больную голову.

– Она мне не поверит!

– Тогда почему в это должен верить я?

Тон Норова становился неласковым, и Пашенька сменил тактику.

– Я к маме хочу! – вдруг захныкал он. – Отправь меня к маме!

– Я не могу сделать этого сейчас посреди учебного года, – возразил Норов. – Давай дождемся лета, когда мама приедет, и обсудим с ней эту возможность.

– Я не хочу ждать лета!

– А вот капризничать не надо, – произнес Норов строго. – Я этого не люблю.

Пашенька перепугался еще больше.

– Почему мама меня бросила? – вновь принялся хныкать он. – Никиту взяла, а меня бросила! Все дети с мамой живут, я один – с бабушкой и дедушкой!

Ему, наконец, удалось довести себя до нужного состояния, страх перед отцом ему помог, – он расплакался, как-то через силу. Норов смотрел на него молча, не успокаивая и не ругая, с тяжелым чувством. Ему было неловко за Пашеньку, за его притворные слезы, и в то же время он не мог не испытывать вины перед этим слабым, избалованным мальчиком.