Огромное помещение склада не вместило колонну, людям пришлось тесниться и драться за место на полу. Все ложились рядом, подпирая друг друга, более сильные толкались, выбирая себе место для ночёвки поудобнее, если можно было назвать удобным влажный земляной пол. Несмотря на скученность, люди улеглись и угомонились, но вдруг что-то произошло. Сначала никто ничего не понял, а затем медленно, капля за каплей до сознания каждого стало доходить страшное. Случилось то, что давно должно было случиться.

В пересыльной спецкомендатуре началась эпидемия дизентерии. Кровавый понос гнал несчастных к парашам, их не хватало, заболевшие испражнялись прямо на людей. Кровавый понос забивался в ноздри, облеплял волосы тех, кто лежал на полу. Люди кричали, плакали, выли. На шум прибежали вохровцы, постреляли в потолок, поорали, и шум потихоньку стих. Вскоре пришёл нарядный военный с портупеей. Зажав нос ослепительно-белым платком, он прошёл несколько шагов и остановился. В помещении стоял смрад. Люди корчились от колик, закатывали глаза, синели, некоторые умирали на глазах.

– Егор Палыч, у них дизентерия. Они напились сырой воды, – сказал подошедший лекпом, молодой парень с русым чубчиком.

– И без тебя вижу, – ощерился Егор Палыч. – Что надо делать?

– Лечить, – вскинул голову лекпом, стараясь не дышать зловонием, – лечить! Чего ещё тут делать?

– Некогда нам их лечить. Это пересылка, а не госпиталь. Всё залить карболкой! Где каптенармус?

– Тут я, товарищ начальник конвоя! – пропел сзади умильный голос. Вперёд вылез, стараясь не наступать на лежащих людей, бравый каптенармус, румяный, с кавалерийскими усами.

– Ты, Хромов, сейчас же зальёшь всё помещение карболкой! Всё! И всех.

– Товарищ Чусов, нет карболки. Где ж я её возьму?

Егор Павлович выхватил вальтер и приставил к виску Хромова.

– Я тебе не товарищ Чусов, я тебе товарищ начальник конвоя! Понял?

– Слушаюсь, товарищ начальник конвоя! – пролепетал побледневший Хромов.

– Если мигом не достанешь карболку, я тебя пристрелю, как собаку, понял?

– Понял! Слушаюсь! Есть!

Чусов выскочил из складского помещения, задыхаясь и крутя головой. Воздуха не хватало. Ему казалось, что он полностью пропитался человеческими миазмами.

– А где ж я возьму карболку? – сказал Хромов, обращаясь к лекпому. Тот беспомощно развёл руками.

К утру склад напоминал химическую лабораторию. От него за версту несло карболкой. Каптенармус Хромов раздобыл средство в госпитале нового управления. Там всего было полно, и бинтов, и йоду, и карболкой хоть залейся. Хромов обменял карболку за спирт, припасённый заранее «на чёрный день». После заливки потрогал висок, нащупал пульсирующую жилку и долго наслаждался бойким биением. «Чёрный день» прошёл стороной. Каптенармус Хромов любил жизнь, а она любила его.

Томск начала тридцатых был наводнён военными, как перед войной. Вновь созданное управление лагерей непрерывно командировало начальствующий состав из Москвы, укрепляя местные кадры. Свежие силы вели себя бесцеремонно, постоянно упрекая местных в отсутствии организованности. Между командирами шла грызня, каждый хотел выслужиться за счёт другого. Из центра на север страны шли составы с десятками, сотнями тысяч «одиночек» и штрафников, так в документах называли беспаспортных граждан, высланных на окраину страны. Спецконтингент требовал ужесточённого контроля со стороны властей.

Иногда жертвы и палачи не отличались друг от друга ни внешне, ни внутренне. На их фоне командирская верхушка выглядела форсисто и вызывающе. Вновь прибывшие командированные из столицы нуждались в жилье и материальном обеспечении. Хозяйственные службы работали на износ, они одевали, кормили, распределяли пайки и расселяли присланных военных в освободившиеся квартиры, которые шли нарасхват. К тому времени в центре Томска были посажены, высланы, отправлены по этапу и выселены все неблагонадёжные. После них осталось вполне благоустроенное жильё. В домах и квартирах ещё оставались следы бывших хозяев, но новые квартиранты не замечали этого. Они сами каждый день кого-то высылали, выселяли, отправляли на спецпоселения, грузили на баржи, осматривали тюрьмы, лагеря и спецкомендатуры, часто расстреливая на местах непокорных. Служба была беспокойной, нервной и утомительной, требующей хорошего отдыха после многочасового служения родине.