– Пшла! Кыш!

Бельт дернулся, но ворона лишь хлопнула крыльями. Она разглядывала Бельта, поворачивая голову то направо, то налево. И он разглядывал ворону, особенно крепкий седоватый клюв.

Будет бить в глаз. Они всегда перво-наперво их выжирают.

Ворона приоткрыла клюв, высовывая черную нитку языка. И разлетелась облаком сизого пуха. С пращей мальчишка обращаться умел. Птица сдохла не сразу, копошилась где-то рядом, била крыльями и хрипела, пока Звяр не свернул ей шею подрагивающими руками.

Вот так и ему бы открутить башку. Или раздавить хлипкое кадыкастое горло. Такому мозгляку хватит одного удара.

Вечером от костра тянуло палеными перьями и жареным мясом. А Бельт, зарывшись в кучу гнилья, снова и снова раздирал занемевшими пальцами комковатую глину в поисках камня. Не находил, только сдирал ногти, сам того не чувствуя.

Добраться бы до ручья. Или совсем скоро камчар окончит дни как мясной телок, перекочевав по частям сперва на костер, а потом в рот, вечно прикрываемый грязной ладонью. Лишь бы паршивец уснул.

Но вместо этого мальчишка, закопав остатки вороны в яму, подошел к Бельту, сел рядышком и снова вылупился. Может, отпустит? Поел ведь. Хоть как-то, да поел.

– А ты воевал, дядечка?

– Да.

– С крыланами?

– Да.

– И это они тебя?

– Отпусти, расскажу.

Звяр вытащил из-за пазухи камень, приладил к широкому ремню пращи, крутанул, примеряясь.

А если сейчас? Если ему надоело ждать? Это ж просто совсем, что ворону, что человека…

– Ты ж поел, – сказал Бельт. – Отпусти меня. Не трону, Всевидящим клянусь! А хочешь, выведу? Я тропы знаю. Чего тебе в лесу делать? Зима скоро. Замерзнешь.

Пялился-пялился, дышал шумно. Пращу вертеть перестал, и казалось, что всерьез раздумывает. Но вот тонкие, точно углем нарисованные брови сошлись над переносицей, и Звяр произнес:

– Ворона маленькая. С нее брюхо крутит. Зайца бы. У меня был заяц, но кончился.

Звяр согнулся пополам и сплюнул чем-то вязким.

Может и выгорит. Только бы время потянуть еще чуток.

– Я мамку слышу, – прошептал мальчишка ни с того, ни с сего. – Она померла, а я всё одно слышу. Мамка не велит спать. Говорит, ежели засну, то помру. А мне идти надобно… Только поесть сначала. Хорошо поесть.

Его вытошнило минут через пятнадцать. Как только Бельт услышал затяжной кашель, то переломанной змеей пополз к краю ложбины. Не успел: подскочивший сбоку Звяр, сопя от натуги, столкнул обратно на дно. Снова скрючился, заплевывая листву и Бельта.

– Не всех в этом мире можно жрать! – заорал Бельт, пытаясь зацепиться за корень. Корень, хрустнув, отломился, а Звяр, вытерев губы, ответил:

– Всех, дядечка. Всех.

И Бельт знал, что во многом мальчишка прав.

К вечеру приморозило. Узкая туча разродилось крупчатым снегом, который солью рассыпался по земле. Бельт лежал, глядя в мутное ночное Око, и думал о том, что Мафу и Зуре в чем-то даже повезло.

– Почему ты еще живой? – спросил Звяр, разгребая кучку листьев. Вытащил трухлявую деревяшку и, расколов, принялся выбирать сонных личинок. – Подыхай давай.

– Отпусти.

Звяр только мотнул лохматой головой и сказал уже привычное:

– Я есть хочу.

– Тогда чего ждешь? Убей. Или духу не хватает?

– Зачем убивать? Ты сам помрешь. Скоро.

– А ты?

– А я уйду. Далеко.

Дальше неба и седого тумана, что застилает глаза. Вот-вот накроет, унимая боль, убирая холод и ломоту в костях. Чего дергаться? Мальчишка делает, что может. И кому как не Бельту его понять? Только помирать все равно паршиво, даже с пониманием.

– Я в Белый город уйду, дядечка. Там хорошо. Там всем хорошо, и много еды.

Туман свивался башнями, отчего-то кривыми и похожими не то на