Кусманчик во все глаза воззрился на бездомного.

– Ты не помнишь, кем ты был?

Максим сжал губы и ничего не ответил.

– Но хоть что-нибудь ты помнишь? Какие-то отрывочные воспоминания остались? Или что-нибудь приходит во сне?

Кусманчик хотел как лучше; желал подтолкнуть память Максима, чтобы спасти его. Если уж ему, Кусманчику, не удастся вытащить из ямы самого себя, он, по крайней мере, попытается протянуть руку помощи другу. Да, он уже воспринимал Максима как настоящего друга. А всего-то и надо было: послушать. Не затыкать уши и не отгораживаться невидимой стеной от другого, живого и разумного, существа.

Максим отвернулся и уставился в пол. Сны… Снятся ли они ему? О да. И ещё как! Во множестве. Но всё это пустые фантасмагории и галлюцинации, которые не несут с собой ничего рационального – один лишь бред.

На глаза бездомного навернулись слёзы. Если бы он только вспомнил!..

Глаза Кусманчика расширились, когда он увидел, как этот казавшийся пришельцем из иных мира и жизни человек плачет. Слёзы катились по щекам, падали на тряпьё, в которое Максим был одет, срывались на пол…

Максим рыдал и не мог остановиться. Возможно, ему просто надо было сбросить напряжение, скопившееся за последние часы. Нет, больше – за всё то время, что он пребывал на улице.

А ведь когда-то у него был собственный дом… или квартира… а может, комната… Он верил в это, он… почти помнил! Но когда он рассказывал о своих воспоминаниях другим бездомным, они лишь смеялись и издевались. И тогда Максим сам стал сомневаться, и чем дальше, тем сильнее. Но в глубине души он так хотел верить! И этот откровенный разговор с Кусманчиком разбередил его, казалось, зачерствевшую, будто уже несуществующую душу. Вот только душа никуда не девается; прячется, да, возможно – как совесть, страх, вожделение, – однако не исчезает. Это невозможно в случае с разумным живым созданием.

Кусманчик приобнял Максима, но тот отстранился. Тогда юноша сказал:

– Я как-нибудь могу тебе помочь? Я практически заперт тут, и у меня не столь много знакомств, но…

И вдруг почувствовал, как глупо звучат его слова. И, в конце-то концов, что он может предложить несчастному бездомному?

Не прекращая рыданий, Максим повернулся к Кусманчику и уткнулся лицом ему в бок. Молодой человек вздрогнул, потому что бомж коснулся одной из недавних, ещё не зажитых ран, но стерпел и не отстранился. Он снова попытался приобнять Максима, и на сей раз тот даже не шелохнулся.

А у Максима на уме сейчас было только одно. Лишь одно вертелось в его голове. Одно-единственное слово. Месть. Месть!.. И связана она была… с чем? Он почти ухватил причину; она тоже была короткой, в единственное слово, однако эту причину ещё надо было вспомнить…

Вспомнить! Почему он не может вспомнить?! Что же с ним сделали? И кто?!..

– Разумовский, – одними губами прошептал Максим.

Кусманчик удивлённо посмотрел на него, ожидая пояснения.

Его не последовало. Но Максим вспомнил. Не всё, но кое-что. Стресс, вызванный разговором, разбередил глубины памяти, те её области, которые, как чудилось, надёжно и навсегда похоронили давние воспоминания. Те самые, над которые смеялись; из-за которых издевались…

– Разумовский, – повторил Максим чуть громче.

– Разумовский, – эхом откликнулся Кусманчик. – Это он виноват, что ты потерял всё? Это он выгнал тебя на улицу и превратил в… – Юноша недоговорил.

Максим, со слезами на глазах, отчаянно кивал. Да, Кусманчик прав! И Максим наконец-то вспомнил! Не всё, нет, – но и того, что он теперь снова знал, было достаточно.

– Я найду его… – прошептал Максим. – Я найду Разумовского… и…