– Удивительно.

Она воззрилась на него:

– Простите?

– Очень разумно, очень логично все, что вы говорите. Но одну вещь это все-таки не объясняет.

– Что именно?

– Ваше собственное отношение, мадам. Вот это преследование вас – вы могли воспринимать его двояко. Оно могло досаждать вам – это понятно, а могло пробудить жалость к подруге, которая в своей глубокой обиде совершенно отбросила всякие условности. Однако ничего подобного вы не переживаете. Для вас ее преследование нетерпимо. А почему? Да только потому, что вы чувствуете себя виноватой.

Линит вскочила со стула:

– Как вы смеете?! Право, месье Пуаро, это уже слишком.

– Смею, мадам, смею! Я хочу говорить с вами совершенно откровенно. Смею думать, что, как бы вы ни старались в собственных глазах приукрасить обстоятельства, вы сознательно отбили жениха у своей подруги. Смею думать, что вы с первого взгляда увлеклись им. Смею также предположить, что в какую-то минуту вы заколебались, вы поняли, что стоите перед выбором: удержаться либо сделать дальнейшие шаги. Смею думать, что инициатива исходила от вас – не от месье Дойла. Вы красивы, мадам, богаты, вы умны, проницательны, наконец, в вас есть обаяние. Вы могли пустить в ход ваше обаяние, а могли умерить его. Жизнь одарила вас решительно всем, мадам. А жизнь вашей подруги сошлась на одном-единственном человеке. Вы это знали, но, поколебавшись, не отдернули руки. Как тот библейский богач, вы отобрали у бедняка его единственную овечку.

Повисло молчание. С усилием сдерживая себя, Линит холодно сказала:

– Все это не имеет никакого отношения к делу.

– Нет, имеет. Я объясняю вам, почему неожиданные появления мадемуазель де Бельфор так угнетают вас. Пусть она ведет себя не по-женски, недостойно, однако в душе вы убеждены, что она в своем праве.

– Неправда!

Пуаро пожал плечами:

– Вы не хотите признаться себе в этом.

– Чего ради?

– Вы жили счастливо, мадам, – мягко сказал Пуаро, – и наверняка были великодушны и добры к другим.

– Я старалась, как могла, – сказала Линит. С ее лица сошло нетерпеливо-раздраженное выражение, и голос прозвучал разве что не жалобно.

– Вот поэтому сознание, что вы кому-то причинили боль, так огорчает вас – и поэтому же вы не хотите признать этот факт. Простите, если докучаю, но психология – ей принадлежит решающее слово в вашем случае.

– Даже допустив, что сказанное вами правда, – медленно выговорила Линит, – а я никоим образом так не считаю, – сейчас-то что можно сделать? Прошлое не переменишь, надо считаться с реальным положением дел.

Пуаро кивнул:

– У вас ясная голова. Да, прошлое нельзя отменить. Нужно принять реальное положение дел. И хочешь не хочешь, мадам, принять также последствия своих деяний.

– Иначе говоря, – недоверчиво спросила Линит, – я ничего не могу сделать – ничего?!

– Мужайтесь, мадам, но я именно так это себе представляю.

– А не могли бы вы, – протянула Линит, – переговорить с Джеки… с мисс де Бельфор? Вразумить ее?

– Отчего же, можно. Если вы пожелаете, я сделаю это. Но не обольщайтесь. Мадемуазель де Бельфор, я полагаю, до такой степени одержима своей идеей, что ее уже ничем не сбить.

– Но как-то мы можем из этого выпутаться?

– Вы можете, разумеется, вернуться в Англию и обитать в собственном доме.

– Даже в этом случае Жаклин способна поселиться в деревне, и я встречу ее всякий раз, когда выйду за порог.

– Совершенно верно.

– Кроме того, – медленно выговорила Линит, – я не уверена в том, что Саймон согласится бежать отсюда.

– А как он вообще относится к этому?

– Он в бешенстве, буквально в бешенстве.

Пуаро в раздумье кивнул.

Линит сказала просительным тоном: