Повторяясь и перескакивая с одного на другое, Нестор несколько пространно ввел обоих в курс событий и принялся наставлять, что и как делать, хотя отнюдь не был уверен, что действовать следует именно так, а не иначе.

Еремей направлялся богомольцем через Царьград на Святую гору Афон в русский Пантелеймонов монастырь, ибо странствия ради Господа не вызывали подозрений и расценивались людьми как духовный подвиг. Путешествие купеческого сына выглядело и того обыденнее – ехал торговать воском. В крайнем случае, одному из них дозволялось открыться архимандриту Мартиниану как сообщившему о кончине Михаила. При необходимости следовало слать грамотки, писаные «цифирью», дабы посторонние не проведали лишнего.

Симеон не выдержал и полюбопытствовал:

– К чему такая таинственность, дядя Нестор? Почему князь не пошлет туда своего боярина, чтобы тот во всем разобрался?

– В Царьграде уже есть один боярин, и второй там лишний. Вам же надлежит, не насторожив никого, дознаться до всего, – заметил дьяк, открыл ларец, стоящий тут же, и выдал серебро на дорожные расходы и прочие нужды – немного, но, если деньгами не сорить, то хватит.

Все московские государи были прижимисты и скуповаты. В Орду «выход» до «замятни» давали исправно, ибо от того зависело, удержат ли за собой великий Владимирский стол, но подданных не баловали. В случае нужды жаловали землей – ее-то вон сколько…

Симеон и Еремей уже собирались откланяться, как скрипнула неприметная дверца, и они узрели Дмитрия Ивановича в темно-синем, расшитом серебром кафтане. Князь поочередно глянул каждому в очи и молвил, будто отрубил:

– Исполните все, что вам велено, и не вздумайте оплошать! Шкуру спущу!

Не дожидаясь ответа, еще раз окинул тяжелым взглядом своих тайных посланцев и проследовал в противоположную дверь. Все, в том числе и престарелый дьяк, вздохнули с облегчением – пронесло. Мало кто любил благоверного князя – за него молились, на него уповали, его боялись, зная, что он ни перед чем не остановится, но не более того…

У Симеона и Еремища никто не поинтересовался, согласны ли они отправляться за тридевять земель, им просто не оставили выбора, и они безропотно смирились со своей участью. Коли попало зернышко на жернов, то быть ему смолотым…

С княжеского двора ноги сами понесли их к ближайшей корчме на Варьской улице, берущей начало от торговых рядов перед Кремлем, а заканчивающейся у городского рва.

Множество народу хлебало там бражку, пиво и разные хмельные отвары, а пьяному без чудачеств какое веселье, потому крики, ругань и песни слышались издали.

орали одни, а другие перебивали их:

На дворе горел костер, и пьяненькие людишки в овчинах, а то и одних зипунах, подобрав полы, скакали через пламя с сатанинским гоготом и диким пронзительным визгом. Дурачились во хмелю даже те, кто на трезвую голову порицал такое. Считалось, что, когда люди веселятся, Бог радуется и оберегает их от напастей, а потому не стесняли себя ни в чем. У амбара дрались несколько полуголых нищих, но как-то вяло, нехотя, без азарта.

Не задерживаясь на дворе, Симеон и Еремей проследовали в большую избу, к которой через сени вела клеть для стряпни. Внутри воняло препротивно, но это никого не смущало, к дурному запаху быстро принюхивались, зато там было тепло. Помещение оказалось полно разгулявшегося народу, который трудненько остановить и вразумить речами – разве что кнутом или нагайкой, да и то не всякого…