– Как же ты, Глеб, хотел сделать плот? – спрашиваю я. – Ведь у тебя и топора нет.

– Натаскал бы валежника…

– Из валежника плоты не вяжут, сразу на дно пойдешь. Нужен сухостой, а его без топора не возьмешь.

Глеб молчит, но взгляд его отмяк.

– Может, закурить дадите? – говорит он просящим, извиняющимся тоном.

– Так бы давно, с этого и надо было тебе начинать. Садись рядом. С хорошим человеком приятно посидеть, – приглашает Василий Николаевич. – Вот тебе кисет, закуривай. Бумажка есть?

– Ничего у меня нет…

– Ну и путешественник! Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Говоришь, уже пожил? Внуки есть?

От неожиданности Глеб смеется, широко раскрывая рот.

– Да ты ведь веселый парень, чего притворяешься? – И Василий Николаевич протягивает ему сложенную узкой лентой газету.

Все стали сворачивать цигарки.

Не курил Глеб, видимо, долго. Глотает дым жадно и рассматривает нас помутневшими глазами.

Нам ничего не оставалось, как взять его с собою, независимо от того, хочет он этого или нет. Хорошо, что все так удачно сложилось, иначе он погиб бы, не пройдя и одной трети намеченного расстояния: развязка настала бы куда раньше, тайга безжалостна к беспомощным.

После обеда мы сразу стали готовиться в путь. Животные так и не покормились. В лесу предгрозовая духота и комариный гул. Я предложил Глебу положить свою котомку на вьюк оленя, еще не зная, как он будет реагировать на наше решение взять его с собой. Парень повиновался.

По молчаливому сговору он стал нашим спутником.

Вечером я дам распоряжение начальнику партии Лемешу срочно посетить подразделение Глухова и выяснить обстоятельства, при которых ушел от него Глеб.

Было пять часов, когда караван вышел к отрогам и взял направление на Становой.

Глеб отставал, и нам часто приходилось останавливаться, дожидаться его. Какое-то удивительное равнодушие жило в этом парне.

– Ты пошевеливай ногами, всех задерживаешь! – кричит ему Василий Николаевич. Но ему хоть бы что!

Тучи несли на могучих плечах дождь, воздух холодел. Далеко над хребтом сверкала молния.

Улукиткан с опаской поглядывал на небо, поторапливал уставших животных. Ему непременно хотелось дотащиться до устья реки Лючи. Там и место затишнее и хороший корм для оленей. Вот караван вынырнул из высокоствольной береговой тайги, прошел краем горы и уперся в отрог, обрывающийся небольшой скалой у реки. Это и было устье Лючи.

Старик соскочил с оленя, стал что-то рассматривать под ногами. Мы подошли к нему.

– Два-три дня назад тут люди ходи с оленями.

– Это наш отряд… Мы тут ночевали на острове… – сказал Глеб.

Поскольку нам все еще оставались неизвестными обстоятельства, заставившие Глеба сбежать из подразделения, я попросил Улукиткана проехать верхом следом Глухова и узнать, действительно ли он ушел вверх по Лючи. А сами мы с караваном подошли к берегу реки, как раз против устья, где она сливается с широким, шумным потоком Зеи.

Междуречье у слияния рассекается рукавами этих рек на несколько островов, заросших вековою тайгой, с высокими наносными берегами. Посоветовавшись, мы решили перебрести Лючу и на одном из островов приютиться на ночь. В этом была своя прелесть: на острове всегда меньше гнуса и больше прохлады, да и сон здоровее. О большем мы и не мечтали.

Черная туча прикрыла солнце. Низовой ветер взрыл Зею, бросая на остров холодную речную пыль, гнул податливый тальник и трепал зубчатые вершины старых лиственниц.

На острове мы наткнулись на стоянку Глухова с небольшим балаганом из коры, под которым у него до этого хранился груз. Быстро развьючили оленей и стали ставить палатки. Работы хватало всем. С гор уже спускалась мутная завеса непогоды.