Неохотно спускаемся на седловину, жаль терять высоту.

Бойка и Кучум, почуяв жилье, мчатся к вершине. Мы видим, как они выскочили к палаткам, как там, на краю скалы, появились три человека и, заметив нас, машут руками. Затем двое из них спускаются навстречу.

– Нина! – кричит Василий Николаевич женщине, оставшейся на скале. – Клянитесь, что угостите оладьями, иначе повернем обратно-о!

– Поднимайтесь, не пожалеете! – доносится оттуда.

Нас встречают Новопольцев с рабочим, отбирают котомки, и мы взбираемся по выступам скалы.

На этой скучной вершине гольца, одиноко поднимающегося над ближними горами, вот уже с неделю работают наши астрономы Новопольцев и Нина Бизяева. С ними рабочий Степа, шустрый и разговорчивый парень. Пока он поднимался с нами, неся мою котомку, успел рассказать всю свою несложную биографию и даже личные секреты. Астрономам, видимо, уже надоело слушать его бесконечные повторы, и он обрадовался гостям, обрушился на нас. Еще не вышли на вершину, а мы уже знали, что у него от брусники бывает расстройство желудка, что он «страстный рыбак, но забыл взять с собою крючки, что в прошлом году ему доктора вырезали слепую кишку…».

На пике все обжито. Стоят палатки, низкие, как черепахи. Рядом с астрономическим столбом растянут на длинных оттяжках брезент, под ним инструменты, дрова и всякая походная мелочь. И здесь консервные банки, бумага. Посуда намеренно выставлена на дождь. Воду, как и дрова, жители гольца приносят из лощины, далеко отсюда, поэтому каждая капля влаги здесь драгоценность. На веревке между палатками висят штаны и рубашки, тоже выброшенные на дождь с надеждой, что он их простирает.

Василий Николаевич останавливается у пирамиды, роется в боковом кармане гимнастерки, а в глазах озорство.

– Письмо вам, Нина. По почерку догадываюсь – с хорошими вестями.

Та встрепенулась, бежит к нему, в глазах ее радость и тревога.

– Да доставайте поскорее! – торопит она.

– А как насчет оладий?

– Будут, честное слово!

– С маслом или с вареньем?

– И с тем и с другим… Да не терзайте же меня, дядя Вася!

– Ладно, берите, – смягчается Василий Николаевич.

Начинаются расспросы. Не часто бывают здесь гости.

Хмурится долгий вечер. Дождливые тучи ложатся на горы. В высоте гудит ветер, точно старый лес, когда по его вершинам проносится буря. Здесь, в поднебесье, на суровых вершинах гольцов, среди скал и безжизненных курумов, как нигде, неприятно ненастье. Все кругом таится, цепенеет в непробудном молчании. Сырость сковывает наши мысли, кажется, даже и камни пропитываются ею.

Возле нас ни провалов, ни скал, ни отрогов. Все бесследно утонуло в сером непроглядном тумане. Кажется, остались на всей земле только палатки, пирамида и затухший костер. Да где-то внизу мокнет под дождем Гаврюшка с женою. Его даже непогода не смогла заставить поторопиться.

Дождь загоняет всех в палатку. В ней сумрак. Пока рассаживались, Нина зажгла свечу и, не в силах сдержать волнения, вскрыла конверт. Письмо было написано неразборчивым, растянутым почерком, но от первой фразы у нее появилась улыбка на пухлых губах. Непрошеные слезы побежали по щекам, падая на письмо и расплываясь по нему чернильными пятнами.

– Кажется, промазал, – сказал с сожалением Василий Николаевич. – Надо было спирту выговорить за такое письмо, – Уж не беспокойтесь, сама догадаюсь.

– А что хорошего пишут? – полюбопытствовал он.

– От мамы письмо… Пишет, дома все хорошо. Старенькая она у меня и больная, долго не было вестей, вот и изболелась душа. Что же это я расселась? – вдруг спохватилась Нина. – Значит, оладьи?

Новопольцев, тонкий, длинный, с трудом выталкивает свои непослушные ноги из палатки и вылезает на дождь. Пока он рубит под навесом дрова, разжигает железную печку, с которой астрономы не расставались и летом, Нина занимается тестом. Хотя она работает проворно, но руки не всегда делают то, что нужно. Вероятно, мысли о доме уносят ее с вершины гольца далеко-далеко, к родному очагу, к старушке матери.