Мы выгрузили лодку, достали сеть и быстренько растянули ее у изголовья заводи. Поставили жерлицу.

Небо грязнили тучи. Пока устраивали ночлег, в сетку попала пара ленков, и мы с удовольствием принялись за приготовление ухи.

Палатка стоит у самого берега, под защитой густого тальника. В ожидании ужина мы сидим у костра, наблюдая, как на реке угасает последний отсвет мутного заката, и прислушиваемся к порывистому дыханию переката у изголовья заводи. Кажется, там в бурунах бьется непонятная жизнь. А где-то за скалою, в складках темно-багровых туч, забавляется молния. С прибрежных марей и луговин тянет затхлой теплотой.

Ночь ложится на землю. Тишина…

– Смотри, смотри, попался! – кричит Василий Николаевич.

У скалы всплеснула тяжелая рыба, моргнув в темноте серебристой чешуей. Вздрогнула заводь. Поплыли по ней отраженные блики костра, застучали волны о галечный берег.

– Не все тебе ловить других, поймался и сам, – говорит Василий Николаевич, поправляя огонь.

Все ближе и ярче вспыхивают молнии, на миг освещая тугой свод неба. В тишине все тот же безнадежный всплеск да надсадная трескотня козодоя.

Мы садимся в лодку, подплываем к валуну, где укреплено удилище с жерлицей. Василий Николаевич хватается за шнур и подтаскивает к себе притомившуюся рыбу. Я вижу, как в дрожащий луч костра входит темная тень. Это таймень. Растопырив плавники, он послушно всплывает на поверхность. Рыбак нагибается через борт лодки, чтобы удобнее подхватить рыбу. Но вдруг удар хвоста, столб брызг, и Василий Николаевич, мелькнув в воздухе голыми ногами, исчезает в черной глубине заводи вместе с тайменем.

Я толкаю лодку вперед, ловлю в темноте его руку, помогаю добраться до берега. Следом за ним плывет длинная тень тайменя.

Добыча оказалась достойной наших усилий.

После ужина я забираюсь в спальный мешок. Непогода загоняет в палатку и собак. Василий Николаевич доскребывает из котелка остатки пригоревшей ухи.

С небесной темноты падает дождь. Зея присмирела, приглушенная мраком ночи, блестит чуть заметными розоватыми отливами, как вылинявший зверь. Молча река скользит мимо и лишь у переката, обнимая скользкие бедра валунов, она ворчит ласково и тихо.

Когда я вылез из спального мешка, на востоке уже разгоралась утренняя заря. Тяжелые тучи полчищами бежали на запад; толкая друг друга и смешиваясь, они спешили следом за убегающей ночью и там, над зазубренными отрогами Станового, нависали мрачным сводом. С ними отступал и дождь.

Я разжег костер, снял сеть. И опять добыча: шесть крупных сигов и два ленка. Вот и гостинец астрономам!

Мы снова в пути. Звонкие удары шестов да скрип долбленки нарушают покой нежащейся на солнце тайги. Опять справа чередуются скалы, а слева стеной поднялся береговой лес, упираясь макушками в теплое небо.

Дует попутная низовка. Что-то шепчет растревоженный тальник. Я смотрю вокруг и удивляюсь изменениям: утром скалы были мертвенно-серые, а к полдню зардели, словно кто облил их цветной живительной влагой. А что творится в береговой чаще! Тут с каждым часом появляются новые краски, и, кажется, на глазах расцветает весь этот скучный край. И над ним плывет сладкий дух черемухи.

Вскоре небо опять залохматилось дымчато-белыми тучами. Ветер дует нам в лицо, треплет податливый березняк. Неприветливо и сыро на реке. За ближайшими мысами мы – почти одновременно – замечаем свежие затесы на деревьях. Это сворот на пункт, где работают астрономы.

Заводим лодку в небольшую бухточку, выходим на берег. Под темным сводом густых высокоствольных елей плещется по скользким камням ручеек. На толстой лиственнице, склонившейся к реке, метровый протес и надпись на нем, заплывшая прозрачной серой: