Конфликт в Ираке оказался лишь одним из векторов глобальной войны с террором, но он помог обнаружить возможный образец урегулирования ситуации и более значимых масштабов. Если посмотреть дальше и обратиться к примерам Пакистана и Афганистана, то принципы останутся теми же, изменится лишь сам механизм их практического применения. Дэвид Килкаллен, который после «Большой волны» покинул ставку Петреуса и стал советником НАТО по конфликту в Афганистане, считал, что только три-четыре тысячи боевиков (а это лишь одна десятая всех сил Талибана) были убежденными джихадистами, и только четверть вооруженных сил Талибана были солдатами регулярной армии. Остальных он обозначил как «боевиков-совместителей», которых чаще всего толкает на борьбу недовольство местной политикой.

Предпринятый Килкалленом анализ войны с терроризмом показывал, как военная верхушка медленно подходила к осмыслению скрытой составляющей военных действий. «Военные, как я бы это определил, зациклились на вопросе «Как нам справиться с конкретной вооруженной группировкой в Ираке или Афганистане?», – сказал он мне. – Они сконцентрировали свое внимание на военных действующих лицах – на парнях с оружием, стреляющих по войскам коалиции. Они действовали так, как если бы проблемой являлись боевики повстанческой армии. Но настоящей проблемой были не боевики-повстанцы, но повстанческое движение как таковое. То есть это было совсем иное развитие событий. В своих попытках решить проблему они изначально направили все свои усилия не на ту систему». Теперь же, по его словам, антиповстанческая деятельность стала доминирующим подходом.

Война и финансы всегда были разными явлениями, но наша борьба в этих областях всегда происходила по одной и той же причине. Мы концентрировались на ближайшей очевидной цели и «не видели леса за деревьями». До победы в войне с террором все еще далеко, но самим фактом переосмысления подхода к решению конфликта военные обнаружили тот способ, с помощью которого возможно будет справиться с проблемой. У войны и финансов есть и еще нечто общее. На ту и на другую области сильное воздействие произвели глобализация, распространение идей, активное перемещение денег и людей по всему миру. Глобализация стала тревожащим опытом. Западные ценности внезапно оказались широко транслируемыми по всем тихим городкам вдоль ближневосточного рубежа; капитал огромными суммами начал стекаться в экономику крошечного острова. На сложность быстро меняющегося мира мы склонны реагировать излишним упрощением. И таким же образом война и финансы делят общее пространство с одной из самых больших политических проблем 2000-х годов – с иммиграцией.

Перемещение людей между странами и границами старо, как сама цивилизация. Однако же глобализация изменила ту скорость и легкость, с которой все это происходит. Отчасти в этом «виноват» технический прогресс. Самолеты переносят людей из страны в страну дешевле и чаще, чем это было раньше. Но все это спровоцировано и растущим неравенством и разрывом между богатыми и бедными. Там где мир бедных встречался своими границами с миром богатых, люди старались прорваться за эти границы во вполне предсказуемых направлениях.

Иммиграция усложнялась еще и тем, что не так-то просто было очертить ее общие контуры. Тем не менее, многие ключевые аспекты политических дебатов оказались на виду на одной из самых внушительных по величине границ между миром бедных и миром богатых – на границе между Соединенными Штатами и Мексикой. Многие американцы видели иммиграцию лишь в формате ее наиболее заметной составляющей – пограничной безопасности. Каждый день мексиканцы под покровом ночи перелезали через пограничную стену. Это был верный способ вывести людей из себя, но была ли пограничная безопасность подлинно ключевым моментом, превратившим иммиграцию в проблему?