Тщеславие цветет, но не плодоносит.

Тот, кто учит себя сам, делает из своего учителя дурака.

У вздорного человека хороших соседей быть не может.

Честный человек не получит ни денег, ни похвалы, коих бы не заслуживал.

Обманывают и водят за нос дураки, которым не хватает ума быть честными.

Ложь стоит на одной ноге, истина – на двух.

Честный человек терпит невзгоды, а затем получает от жизни удовольствие; мошенник сначала получает удовольствие, а затем за него расплачивается.

Нелегко (но почетно) быть бедным и честным; пустой мешок вряд ли сможет стоять прямо, но уж коли стоит – значит, крепок.

Полуправда – часто двойная ложь.

Угрызение совести за содеянное есть правда о содеянном.

Мудрость в том, чтобы не искать правды; честность в том, чтобы не раскрывать ее.

Читай много – но не много книг.

От чтения человек становится цельным, от раздумий – глубоким, от споров – разумным.

Трое хранят секрет, если двое из них покойники.

Болтуну впору оглохнуть – к чему ему уши?

Научи сына держать язык за зубами – и он быстро научится говорить.

Пара хороших ушей заткнет сто языков.

Нет меда в горшке – держи его во рту.

Лучше оступись, чем оговорись.

Если зол на язык – друзей не будет; в ложке меда мух ведь больше, чем в бочонке уксуса.

Язык Мэри обходится дешево: она трещит им только на чужой счет.

Молчание вовсе не всегда признак мудрости; болтовня же – глупость всегда.

Недоумки много болтают, но говорят мало.

Оратор: поток слов и капля разума.

У дурня сердце во рту; у умного рот в сердце.

Никто не обманывается так, как изливающий душу.

Словами не отомстишь – за слова отомстят.

Раз я не управляю собственным языком, как, скажите, управлять нам языками других?

Не хочешь выдать тайну врагу – не делись ею с другом.

Лондон, 26 сентября 1772

Дорогая мисс,

от всей души оплакиваю вместе с Вами безвременную кончину бедной Мунго. Немного найдется на свете белок, что обладали бы ее достоинствами, ибо Мунго была хорошо образованна, много путешествовала и знала жизнь. Коль скоро Мунго имела честь, благодаря своим многочисленным добродетелям, быть Вашей любимицей, она не может, подобно обычным белкам, отправиться в мир иной без элегии или эпитафии. Так давайте же посвятим ее светлой памяти эпитафию, написанную в том монументальном стиле, какой, не являясь ни прозой, ни стихами, вернее всего, быть может, выразит боль нашей утраты. И то сказать, проза, избери мы ее, означала бы отсутствие чувств; рифмованный стих выглядел бы излишне игривым и легкомысленным для сего печального случая.

Теперь Вы видите, моя дорогая мисс, насколько уместнее и пристойнее сей белый стих, чем такое, например, зарифмованное двустишие: