– Приватизация, говорю! – разозлился Владлен Изотопович. – Слышишь, дура!

– Сам дурак, – автоматически отозвалась жена, все так же безуспешно пытаясь уместиться в зеркале. Воцарилась тишина.

– Что?! – примерно через минуту вдруг завизжала разгневанная Анна Матвеевна, до которой наконец дошел смысл услышанного: – Как ты меня назвал, старый козел?!

– Ну что ты, Аннушка, что ты! – засуетился перетрусивший Владлен Изотопович. – Я только говорю – приватизация, мол, золотишко, мол, раздают бесплатно, камешки там всякие!

– Где дают, по сколько в руки?! – оживилась Анна Матвеевна, но муж в ответ лишь растерянно развел руками.

– Вот! – заорала она в полной ярости. – Никогда ты ничего не знаешь, жирный идиот! Знаешь только, как секретаршам своим, блядям, под юбки заглядывать!

Мелкая семейная неурядица начинала принимать опасный оборот. Владлен Изотопович напрягся, с трудом шевеля заскорузлыми извилинами. Супруга тем временем вопила все сильнее:

– Знаю, все знаю! И про Ленку твою, потаскуху, и про Вальку, шалаву!

При этом она размахивала руками, надвигаясь на мужа подобно тайфуну.

Страх придал последнему сообразительности.

– В музее, вот где! – неожиданно родил он.

Слово это подействовало на мадам Марципанову, как ушат холодной воды.

– Ась, что? – осела она, ворочая заплывшими глазками.

– В музее! – гордо повторил Владлен Изотопович и, стремясь закрепить достигнутый успех, льстиво добавил: – А как тебе это платье идет, Анечка!

В ответ супруга что-то довольно хрюкнула.

– И где он находится? – через некоторое время уже спокойно спросила Анна Матвеевна.

– А вот выйдем на улицу да у людей спросим, – суетливо зачастил Марципанов, опасавшийся новой вспышки жениного гнева. – Мы же ночью с тобой говорили об этом, ты сама это придумала, золотая у тебя голова!

– Ладно, пошли, – окончательно подобрела жена и решительно двинулась вперед, волоча за собой, как на буксире, Владлена Изотоповича.

Демонстрация на площади шла полным ходом. Ветераны, изрядно приободрившиеся после избиения Рыбаковых, вспоминали молодость: борьбу с врагами народа; ударные стройки, где они работали в качестве надзирателей или конвоиров; службу в доблестных органах НКВД. Бренчали медали, брызгала слюна, размахивали костыли. Надо сказать, что настоящих фронтовиков здесь не было. Большинство из них поумирало от ран, а те, что остались, – на подобные сборища не ходили, да и медалей имели негусто, бренчать было нечем.

Интересно, почему те, кто проливает кровь, остаются в тени, умирают преждевременно, а тыловая сволочь, нюхавшая порох разве что на расстрелах безоружных людей, живет до глубокой старости, густо увешанная орденами, бьет себя кулаком в грудь и качает права?!

Однако мы отвлеклись. Так вот, ветераны, стало быть, бренчали медалями, Нелипович снова благоговейно слушал, телохранители Рожкова щедро подносили водку разомлевшим алкашам, а сам товарищ Рожков густо обливался потом, продолжая толкать речь.

– Мы не допустим разграбления России дерьмократами и жидомасонами! Да здравствует пролетарская революция! Долой буржуев! Назад к социализму!

При слове «социализм» слезы умиления выступили на глазах Владлена Изотоповича. Вспомнились годы золотые, почет, уважение, заискивающие морды простых смертных, готовых за кусочек колбасы на что угодно.

Стряхнув женину руку, он выпятил грудь колесом, сверкнул пламенным взором и ринулся к трибуне, рассекая, подобно ледоколу, пьяную толпу.

– Прошу слова! – с пафосом объявил он товарищу Рожкову.

Телохранители насторожились и придвинулись поближе, нащупывая в карманах кастеты.

– Я – старый член партии, – поспешил добавить Владлен Изотопович.