От холода воспоминаний мысли становятся на удивление стройными. Грецион наконец возвращается в реальность.

– Не делайте поспешных выводов, – фыркает он и принимается говорить, как на лекциях, складно, с жаром. Побочный эффект таблеток? Побочный эффект – нормальность. – Вы еще даже парой слов со мной обменяться не успели. Я не терплю навязанной помощи, понимаете? Давайте сразу придем к компромиссу. – Грецион складывает ладони, чуть наклоняет голову веред. – Я отправлю вас гулять на все четыре стороны, а после просто очень красиво распишу все в документах. Или – подождите прерывать! – если вы из породы студентов, действительно желающих работать… Бойтесь желания своего! Я завалю вас кипой пыльных книг, бумаг, архивов. Мне не нужна помощь. Не сейчас.

Стажерка внимательно выслушивает. Кивает. Ухмыляется.

– Может еще скажете, что в гробу меня видели? Чтоб уж точно добить.

– Не вас – себя. – Он садится на парту. Вздыхает. – Я уже почти там.

Неловкая тишина. Так и должно быть? Слишком густой воздух, слишком тяжело дышать.

– Тогда давайте правда найдем идиотский компромисс. Чего вы хотите?

Она играет с ним, закидывает удочки с блестящими острыми крючками и упитанным мотылем, а он с наслаждением клюет – знает, что сам утянет ее на дно, чтобы отрезвить и отпустить с миром. Отвечает честно:

– Найти вечность. Разве непонятно?

Мог, мог, мог, он уже мог ее найти! Вместо того чтобы стоять здесь и вести нелепый разговор с этой дикой кошкой – вот кого она ему напоминает, наконец понятно! – мог выступать на конференциях в других вузах и срывать овации, называя примерные координаты Гипербореи; нет, мог пойти куда дальше, наука – это мелочи, кабинетные крысы добиваются малого, а он… он мог договориться об экспедиции! Копаться в грязи и находить серебряные геммы с проклятьями Аполлону и монеты с изображением падающего Гелиоса, а потом – осколки пилонов с картины Феба и крепкие корни, наверняка поросшие голубой травой, голубой травой, что поет, голубой травой, что крушит железо, сталь и его кости…

Грецион хватается рукой за лоб. Морщится. Стискивает зубы.

– Грецион Семеныч, – стажерка не сдается, пытается расколдовать его словами, но заклятье голубой травы не снимает даже поцелуй истинной любви, – но именно поэтому я и…

– Стоп-стоп-стоп! – Грецион взмахивает руками, встает, подходит ближе. – Только не говорите мне, что вы здесь ради того же. Чего хотите? Разделить со мной вечность, правда, что ли? – Смеется, хлопает в ладоши. – Это не пицца, ее не разделить на компанию, не разрезать, чтобы всем досталось поровну, чтобы никто не ушел обиженным…

– Нет-нет, Грецион Семеныч. Я не это имела в виду, – стажерка держится. Как горят глаза! Нет, не та формулировка: как горят – понятно, но почему, почему, почему они горят? Он ведь больше не зажигает их… – Я говорю о Гиперборее.

Кольнуло: раз, два, три; бесполезные таблетки! Она снова прорастает, предательская голубая трава, что поет, голубая трава, что крушит железо и сталь; какую песню затягивает она на этот раз: сладкую серенаду ночного любовника, колыбельную матери мертвому младенцу, грозный гимн армии драконов памяти? Ланселот, рыцарь Короны, приди, взываю к тебе, пожги ее огнем и мечом, сокруши железом и сталью! Грецион не слышит, да и не видит больше стажерку – осталось только нечеткое пятно из сомнений. Он выхватывает лишь детали: вот таракан, выползающий из-за портрета на стене, вот засос на шее стажерки, вот перекошенный стул, вот ярко-красная ручка на полу, а вот – терпкий запах вина, пчелиное жужжание, звук колокольчиков: динь-динь, динь-динь, динь-динь;