– Ах ты ж, ленивая девка! Прятаться от меня вздумала? – изо рта домоправительницы летела слюна, глаза превратились в узкие щелочки, щеки гневно дрожали и оттого казались похожими на плохо застывший студень.

Я стояла посреди людской, вдоль стенок жались молчаливые служанки, а Салта, уперев руки в бока, наступала на меня и визжала так, что мне хотелось зажать уши ладонями или исчезнуть куда-нибудь подальше. Поначалу я еще пыталась объяснить, что меня закрыли, но старшая спросила Яся, а тот сказал, что дверь не была заперта. Вот и думай, то ли Минка вернулась и открыла, то ли Ясь решил меня подставить.

– В глаза мне смотри! – визг стал еще громче. В висках заломило от боли. – И стой ровно, когда с тобой разговаривают.

Если бы это было так легко! После дня, проведенного в подвале, спина ныла от усталости, а глаза слипались. Мне казалось, еще немного, и я улягусь на пол прямо тут, посреди людской.

– За двоих она отработает! Это ж надо было так врать! – разорялась старшая. – Что зенки свои вылупила? Ни стыда, ни совести нет! И подружка твоя такая же, весь день в постели провалялась! Ну ничего! Я из вас лень-то выбью! Вы у меня еще попомните!

Салта замолчала, и на лице ее появилось напряженно-задумчивое выражение. Наверняка, пыталась наказание поизощреннее придумать! Пожалуй, погорячилась я с выбором лучшей участи. Ночь в подвале уже не казалась мне такой страшной.

– Иди за мной! – придя к какому-то решению, прошипела старшая.

Она звякнула ключами и направилась к двери. Я пошла следом. Башмаки казались тяжелыми, я с трудом переставляла ноги, а в голове все еще звучал тихий настойчивый стук. Он казался мне таким явственным, что я невольно посматривала на Салту – может, она тоже его слышит? Но старшая быстро перебирала своими толстыми ножками и мчалась вперед со скоростью парусника. Она и похожа была на керецкую парусную лодку – тяжелая низкая корма, выступающие бедра-борта, обвисшая грудь – точь в точь, как приплюснутый нос керецки. И руки-весла – короткие, грубые, с маленькими отечными пальцами.

– Хватит мне спину буравить своими глазюками! – на ходу рявкнула старшая. – Все-то по ним видать, все мысли твои бесстыжие!

Да в том-то и беда! Еще матушка говорила, что глаза у меня выразительные, по ним и дуновение мысли видно. Вот Салта и придирается вечно, не нравятся ей, видать, эти дуновения!

– Шаг прибавь, чего еле плетешься? – не унималась домоправительница, сворачивая к кухне. Не успела я вслед за ней войти под низкую арку, как тут же увидела Златку. Та сидела в темном углу и чистила овощи. Соседка подняла на меня глаза и расстроенно вздохнула. Вид у нее был такой больной и несчастный, а царапины на шее выглядели так устрашающе, что у меня от жалости сердце дрогнуло. А потом зло взяло. Что ж за зверюга наша домоправительница? Неужто у нее совсем души нет? Глядя на Златку, любой поймет, что ей плохо, а этой бабе все неймется.

– Как с картошкой закончишь, фасоль переберешь, – заявила Салта, шваркнув мне под ноги плетеную корзину для очисток. – А потом вымоешь всю кухню и кастрюли до блеска начистишь. Не успеешь до утра – можешь собирать вещички.

Старшая взглянула на меня своими змеиными глазками и повернулась к Златке.

– А ты не рассиживайся без дела, тебе еще плиту отмывать.

Златка только вздохнула, а кухарка Богдана – полная, сдобная, похожая на румяную краверскую булочку, сочувственно посмотрела на нее и громко шмякнула на разделочную доску шмат сала. На плите стояла большая кастрюля, из которой шел острый аромат мясной требухи, видать, на завтра на обед кранецкая похлебка будет. Ее всегда на сале готовят.