Отец сел рядом с моей бесстыдно раскинувшейся на кровати матерью. Теперь он был развернут ко мне лицом. Должно быть, отец страдал от жары, так как внезапно снял с себя рубашку и оказался передо мной совершенно голым.

Я буквально застонала, настоль меня возбуждало любопытство, ведь представшая передо мной картина была совершенно невероятной. Такого я не могла вообразить даже в самых смелых моих фантазиях.

Я, наконец, поняла, взглянув на моего отца, что живые мужчины могут быть сделаны иначе, чем маленькие мальчики или статуи, которые я уже видела прежде! Я прекрасно помню, как по моей спине пробежала прелестная дрожь при виде его тела… мускулистого, с маленькими капельками пота на плечах и… невероятного, толстого и длинного отростка с утолщением на конце, похожего на гриб, и этот гриб находился самый в том самом месте, где у нас был вход в пещерку. Отец продолжал оставаться недвижимым, он не брался вновь за дело, а лишь фиксировал свой взгляд на своей жене и партнёрше и, казалось, пытался совладать со своим собственным пылом и страстью, хотел их обуздать, как шаман дикого племени, пытающийся не испугать девушку, которую он собирается принести в жертву на алтаре, а она, одурманенная наркотическими запахами, разливающимися вокруг, изнемогает от желания в ожидании своего жреца.

Меня била все более сильная и глубокая дрожь, как будто со мной должно было что-то приключиться… что-то, что неистово дразнило всю мою сущность, и неизведанное… новое для меня, для моей плоти и духа.

Я уже знала по рассказам моих подруг, что эта часть мужского тела, впервые представшая моему взгляду наяву, не будет соответствовать тому, что я видела на картинах в музея и на литографиях в книгах, и превзойдёт то, что мне представлялось в моих ночных фантазиях после стыдливого лицезрения произведений скульпторов-классиков в музеях. Но как это было возможно? Я этого не могла понять, потому что мне показалось, что то что я увидела, нарушает и оскорбляет мои представления о классических пропорциях. Выждав несколько мгновений, мой отец схватил руку моей матери и страстно поднёс её к своим губам. Поначалу она позволила ему действовать с видом блаженного смирения, после чего встрепенулась, открыла глаза, томно улыбнулась, и вдруг набросилась с такой страстью на губы моего отца, что я поняла, что мне сейчас предстоит присутствовать при сцене, по сравнению с которой предыдущая покажется совершенно невинной. Они не разговаривали, а лишь обменивались необыкновенно жгучими поцелуями, внезапно разрушив ту завесу и пелену, которую цивилизация и холодный климат навязывает человечеству.

Затем моя мать опрокинулась на кучу подушек, как будто для того, чтобы вдруг надолго забыться во сне, но я заметила, что на самом деле она ищет наиболее благоприятное положение для своего тела, дабы иметь возможность беспрепятственно созерцать себя в зеркале, которое она утром заранее, до прибытия моего отца, предусмотрительно установила у подножия кровати. Отец этого не заметил, так как был всецело поглощён лицезрением прекрасного, сияющего страстью лица моей матери, обращал внимание на самую сущность моей матери… которая в это мгновение нашла положение, которое искала и со сладострастным стоном раздвинула ноги, а мой отец встал на колени перед нею и направился, как новый Моисей к Земле Обетованной, или, как новоявленный Колумб к желанной Индии, или, как новый Монгольфье к небу, которого он хотел достигнуть, или, как Данте и Вергилий, страстно стремящиеся к аду1, к расселине между её ног, и она опьянённо проворковала: