Он осушил чарку и наклонился к девице.

– Ты сказала, вода их не принимает. Куда вывозят тела?

– Не знаю… пожалуйста, не надо про это, господин! Так страшно! Не знаю и знать не хочу, – она немедленно протянула Ху Мэнцзы гроздь винограда, но тот презрительно оттолкнул ее.

– Ну все, что-то мы тут задержались… Хотя увидеть ту книжку и прочие бумаги было бы интересно.

– Я достану, господин! – Инь Юй прижалась к его колену. – Если только вы придете снова.

Ху Мэнцзы рассмеялся, встал.

– А если не приду, моя маленькая собачонка?

Глаза Инь Юй яростно сверкнули.

– Тогда я все расскажу матушке, и больше вам эту лодку не видать!

Глядя, как она ластится к Ху Мэнцзы, Сун Цзиюй даже почувствовал себя уязвленным. Что такого этот Ху с ней сделал? Впрочем, нет, он не хотел знать.

Главное, что она пообещала достать книгу.

Он поднялся, кинул на стол связку монет.

– Если надумаешь бросить ремесло, скажи этому господину, когда он снова тебя навестит.

Девушка немедленно схватила деньги, сгребла свои одежки.

– Конечно, господин. Я вам еще нужна, господин?

Ху Мэнцзы взял ее за подбородок.

– Просто веди себя хорошо, и я обязательно к тебе вернусь. Идем, братец, тут становится душно.

Снова оказавшись в лодке Ху Мэнцзы, Сун Цзиюй несколько мгновений взвешивал, не отвесить ли ублюдку хорошего пинка, чтобы улетел за борт, но в конце концов признание его заслуг в этой вылазке перевесило. Да и принципы гостеприимства, мать их…

Он шумно втянул воздух сквозь зубы.

– Благодарю господина Ху за помощь.

– Не за что, не за что, вы ведь все равно мною недовольны, – господин Ху сел, усталый, словно преследовал преступника, а не развлекался с девицей. Давешний мальчик-слуга немедленно бросился разминать ему плечи.

– Вам не стоило переходить границы, – Сун Цзиюй бросил взгляд на его руку. Не слишком ли сильно сжал? Но следов на белой коже господина Ху не было.

– А разве в таких местах границы существуют? Бордели созданы для вина и распутства, кто я такой, чтоб менять сложившиеся порядки! – Господин Ху достал из-за пазухи плоскую фляжку с перламутровым узором из камелий, сделал большой глоток. – Я лишь следовал тамошним правилам. Сюнь-цзы полагал, что люди рождаются порочными, что они алчные, жадные, эгоистичные твари, и лишь душевный труд делает их благородными. Но я думаю, что он ошибался. Люди не способны исправиться. Даже духам, пожалуй, не под силу изменить свою природу, даже бодхисаттвам. Так зачем стараться? Зачем делать вид, что ты лучше других?

– Я не настроен вести философские беседы, – Сун Цзиюй отвернулся. Что это за жалкие оправдания? Еще и приплел Сюнь-цзы… – Но должен заметить, что вы делаете благое дело, помогая расследованию. Если ратуете за справедливость, значит, для вас не все потеряно.

– Пф! Вы слишком высокого обо мне мнения. Я лишь хотел провести приятный вечер с магистратом Суном.

– Жаль, что так и не удалось разговорить девушку о телах. Если их не топят, то куда девают? – сменил тему Сун Цзиюй.

Ху Мэнцзы пожал плечами.

– Я знаю только, что местный дракон не любит, когда в его реку кидают певичек из Корё. Он отбирает в свой гарем только чистеньких ханьских девушек. Желательно утопившихся от неразделенной любви.

Опять пошли сказки. Сун Цзиюй закатил глаза.

– Сколько, по-вашему, тут волшебных существ? Может, на горе еще и хули-цзин живет?

– Смеетесь над духами, значит, и гордитесь этим. Во что же вы верите, магистрат Сун?

– Есть разница между верой и суевериями, – утомленно ответил Сун Цзиюй. – Но в этом городе их, похоже, не различают.

Лодка подплыла к пристани, и Сун Цзиюй взбежал по сходням без помощи, неизящно подобрав полы шелковых халатов. На плече все еще белел след пудры, драгоценная ткань, казалось, насквозь пропахла дрянными духами певички и ее похотью.