Ехали мы как-то из одного монастыря. Дорога неблизкая, петлями вокруг болот, среди лесов дремучих, мимо малых деревень с избами да плетнями. Видно, вспомнилась Птахе ее родина. То сидела да щебетала, рассказывала Его Высокопреподобию о денежных делах монастырских, а тут замерла, вдаль куда-то глядючи. Батюшка ее спрашивает, мол, устала, девонька, все в хлопотах да заботах? А она в ответ:

– Нет, батюшка, мы привычные. Задумалась – это да.

– А о чем думается? – улыбается батюшка.

Да и чего бы ему не улыбаться? Он заранее знал, кто чем дышит. Вот однажды я сидел да думал, отчего ж после разговора с ним люди, пребывавшие в горестях или погрязшие во грехах, духом возрождались да домой, как на крыльях, летели? А батюшка обернулся и говорит мне: «А я их исцеляю». Отвернулся и опять что-то писать стал в синей тетради. Господом был дарован ему дар прозорливости. Наверное, знал, о чем и Птаха в тот момент думала, потому и улыбался. И Птаха, зная о его прозорливости, засмущалась:

– Не смею, батюшка, отвлекать тебя своими глупыми мыслями.

– Нет уж, сказала, так продолжай.

Куда деваться-то, когда сам велит поведать о кручине? Рассказала все, как есть:

– Ты только не серчай, батюшка, я прекрасно понимаю, что все в руце Божией, на все воля Всевышнего. Но нет-нет, да вспомню, как мы с тобою встретились. Чуднó до сих пор, как все случилось. Я ведь хоть и малая пуговка была, а помню, что тятеньку с маменькой ослушаться бы не посмела. А в тот день как кто тянул меня за васильками. Помнится, показалось, что в моем сплетенном веночке не хватает синего цвета. Вот и пошла к тракту, там по обочинам такие цветы росли, как нигде больше. А тут и ты, батюшка, появился. Ведь мог бы мимо проехать, ан нет! Остановился, из кареты своей вышел, заговорил так ласково с простой девчонкой деревенской, махонькой. Да еще и с собой позвал. Ой, сердчишко-то мое как затрепетало!.. Тот тракт, дорога судьбу мою враз переменила, в движение привела. Кабы не ты, батюшка, кем бы я была теперь? Уж и гоню от себя эти мысли, а они все возвращаются. Скажи, пожалуйста, почему ты тогда остановился, ведь неспроста это сделал? Что увидел во мне?

– Если бы я тебя тогда не взял, через несколько дней тебя б, Птаха, не стало, – как-то просто, даже буднично ответствовал протопресвитер. – Но мне было разрешено изменить твою судьбу.

– Кем разрешено, батюшка?

– Моим Учителем.

– Господи!.. – Птаха, глубоко вздохнув, глаза рукой прикрыла, а потом кинулась руки ему целовать.

У каждого человека своя тайна с Господом, а у нашего батюшки – особенно. Уж как любил его народ за отеческую теплоту и вразумление! Только злые люди добротой нашего батюшки-протопресвитера воспользовались, а ведь уж стар был – не пожалели. Смута в империи началась. Помер наш батюшка, кормилец наш. Уж как мы горевали по нему, одному Богу ведомо. Сколько верст на руках служивые несли гроб-то до самой могилки, всю дороженьку устлали ельником. Похоронили сокола ясного, батюшку нашего, а мне велено было спасти ее, увезти из Питера подальше. Такова, значит, последняя воля кормильца нашего была… Душа-то до сих пор так по нему скучает. Русь святая, храни веру православную!

– А дальше-то чего было, деда?..

– Епифанушка, смотри-ка, мой малец под твои байки и заснул, – тихо сказала женщина. – Пойду в избу, уложу его.

– Иди, милая, иди, – вздохнул старик и опустил подбородок на скрещенные на палке руки. – Привез я Птаху-то в родные края, да и сам тут остался. Приглянулась мне тут Дуняша, душой к ней прикипел, женился, деток вырастили. Вот и живу тут, хлеб да щи жую. Так-то, ребятишки, жизнь Птахи сложилась, вашей землячки.