– Обида – яд, пожирающий твое сердце и душу, – тихо произнес мой Господин, глядя через открытое окно куда-то вдаль. – Обиженную душу легко смущает дьявол, заманивая в такие дебри греха, откуда и Великий инквизитор, и даже Папа Римский не вытащат…

Он помолчал и вдруг начал говорить, как бы размышляя вслух, словно беседуя сам с собой:

– Я давно живу на белом свете. Еще до моего рождения родители дали обет: первенца отдадут в храм. Уж не знаю, какие грехи рода они замаливали, но в нашем родовом замке самым почитаемым местом была небольшая, но богатая церковь… Я был рожден инквизитором, воспитан инквизиторами и уйду из этой жизни только для того, чтобы встать одеснýю рядом с Господом и Слугами Божьими и быть инквизитором.

В окошке виднелась огромная желто-оранжевая луна, заливая комнату жутким светом. Мне стало ну очень не по себе. Кажется, меня даже охватил озноб, и я охватил плечи руками, чтобы унять дрожь. А Господин продолжал говорить:

– У меня было несколько слуг – все настоящие мужчины и воины. Но только одного из них я отпустил со службы сам: очаровала его одна смуглая монашка, а Папа благословил их союз… Остальные уходили до срока: кого сгубили ведьмы и колдуны, кого в расцвете лет без особой причины забрала смерть. Еще один, увидев процесс инициации неофитов старинного Ордена, ушел в себя, да так и не смог этого преодолеть, – Господин хмыкнул, скорбно покачав головой, видно, воспоминания бередили душу. – Не успев обучить одного, мне приходилось искать другого. Я терялся в догадках, не мог понять, в чем причина, пока в одном старинном фолианте не прочел: «Inquisitor должен сам выбрать себе ученика, слугу или любого, кто был необходим ему для служения Господу. Для этого Inquisitor должен последовательно…». Далее листок был обглодан грызунами. Я был в отчаянии! Я сам выбирал себе слуг, очевидно, нарушая какой-то установленный порядок, но какой именно? Об этом знали только наглые крысы. Я неистово молился и просил Всевышнего открыть мне Знание. И милостивый Господь снизошел до меня, грешного, открыв мне глаза.

Гулко хлопнули ставни. По комнате пронесся резкий порыв ветра, задув свечу. Молния на миг осветила лицо моего Господина. И тут же раздался оглушительный раскат грома. Вскочив с тюфяка, я метнулся к окну и закрыл ставни на крючок. В комнате стало еще темнее.

Обернувшись, я увидел, что Господин стоит во весь рост у двери, седые длинные волосы разметались по плечам. От моей обиды не осталось и следа. Я даже развеселился: нечасто увидишь инквизитора в нижнем белье, открывавшем его мускулистое тело! Но рвущийся наружу смех замер у меня в горле, когда я увидел глаза Господина. Казалось, что они вобрали в себя сверкающие за окном молнии и стали светиться изнутри каким-то холодным, мертвенным зеленовато-голубым цветом, постепенно затухающим и переходящим в черный.

Ужас обуял меня и пригвоздил к месту, я не мог шевельнуться. А Господин с окаменевшим лицом пророкотал чужим, незнакомым мне басом:

– Санчес Роберто Нортон Рохас! Я многому научил тебя, но ты этого не заметил. Ты будешь не только чувствовать меня на расстоянии, но и знать, голоден или сыт твой хозяин, доволен или зол, спит или бодрствует, даже находясь за тридевять земель от меня! Я выбрал тебя, ибо тебе предначертано стать последним слугой инквизитора! А может и…

Через несколько мгновений глаза Господина обрели обычный серо-зеленый цвет и уже своим голосом он сказал:

– Вот еще, стоит, как болван! Здесь мы пробудем еще три дня, а потом отправимся в Озерный край. Ложись спать, Красавчик, завтра будет нелегкий денек.