А я просто захотела услышать шум моря.

Раньше он не был для меня самостоятельной ценностью – скорее фоном для детского смеха и игр, для романтических прогулок на отдыхе теплым вечером после бутылки вина. Но теперь мне вдруг захотелось заполнить этим шумом весь свой мир, чтобы заглушить им неотвязные мысли.

Как хорошо, что в жизни еще есть место чуду! Еще пять часов назад я сидела в машине на Садовом кольце, с пластырем на шее и тупой болью от манипуляций онколога; а сейчас, завернувшись в гостиничный колючий, но очень теплый плед, сижу на одиноком сломанном пляжном лежаке, и мне хорошо и спокойно.

Его я попросила оставить меня одну. Согласился он не сразу. Боковым зрением вижу его – вон сидит на террасе прибрежного кафе. Мы уже год вместе, но, пожалуй, это первое НАШЕ серьезное испытание. Правда, пока оно не кажется мне серьезным: все как-то очень легко и естественно. Весь полет мы молчали и держались за руки; иногда он сжимал мне руку чуть сильнее – быть может, вспоминал, по какой такой причине мы оказались в самолете посреди недели в строгих офисных костюмах. Иногда оборачивался и чмокал меня в лоб. Как родитель, что, проходя мимо ребенка, всякий раз старается напомнить ему, что любит. Сейчас он кажется непринужденным; внутреннее напряжение выдает лишь нога, отстукивающая какой-то неслышный ритм. Приглядывает за мной. Должно быть, еще не очень понимает, чего от меня ждать. Да и чего вообще ожидать от человека в такой ситуации?

А мне не грустно, не тоскливо, не страшно, не жаль себя, как он, может быть, думает. Мне по-настоящему хорошо – потому что на этот раз я ничего не хочу менять и в голове нет никакого списка. Уже несколько лет, с того самого испытания, я ценю каждый день и живу сегодня так, словно никакого завтра не будет. И всю любовь, что порождает мое «я», стараюсь просто отдавать, никого не воспитывая, никем не манипулируя.

Сейчас мне нужен только шум моря. Все когда-нибудь закончится, а он останется. Он был до меня и будет после меня, его будут слушать мои дети и дети моих детей. Хочу запомнить ритм этих разбивающихся о берег волн. Они звучат так спокойно, так умиротворенно – в унисон с моим сердцем. И, кажется, на этом лежаке хватит места для двоих…

– Пойдем на концерт в субботу?

У меня все хорошо. И это не аутотренинг. По настоящему ВСЕ ХОРОШО. Но почему я, почти не раздумывая, ответила «пойдем»? Ведь это значит врать – врать любимому человеку, тому самому, с которым «все хорошо»…

Три года прошло после нашего болезненного… нет, почти смертельного расставания. Мы блокировали номера, страницы, стирали файлы и память, удаляли фотографии, выводили пятна любви с одежды и из сердца. Через год у нас получилось. Он – хороший семьянин, а я окончательно выписалась из клиники неврозов. Через два года я – счастливая невеста надежного, перспективного, ХОРОШЕГО парня. Идеальные профили в соцсетях: дети, театры, карьеры, квартиры. А через три – его: «Пойдем на концерт в субботу?» и мое: «Пойдем». Интересно, что за концерт может быть после всемирного потопа?

И я вру.

– У тебя ведь в субботу тренировка? У меня оплачена лекция по современному искусству в 19.00. Как думаешь, сходить? Ты же не променяешь системный подход на Малевича? Придется одной идти… Или, может, не ходить?

– Конечно, сходи. Развеешься.

Мне жутко от мысли, что я вру, – но выходит как-то очень естественно, непринужденно, небрежно даже. Только чувствую легкий жар в лице – кровь приливает к щекам. В голове стучит слово из киношных детективов: «Преднамеренное». Например, преднамеренное убийство. Значит, не случайное, не в состоянии аффекта, а холодно и цинично продуманное во всех деталях. На суде преднамеренность – отягчающее обстоятельство. Если тебя раскроют.