***

Удивлённо разглядываю фотокарточку, на которой изображена… я.

Брови невольно сходятся на переносице.

Этот снимок был сделан на праздновании дня рождения моей подруги Катьки Наумовой. На фотокарточке я выгляжу такой юной и беззаботной. Уже более двух лет прошло.

Тогда мне едва исполнилось семнадцать, и мои родители были живы. Как жаль, что я не ценила это ни в то время, ни год спустя, когда отец заявил, что я должна выйти замуж за Давида.
Мысленно уношусь в прошлое.

… - Нет! Я не выйду за него, - откидываю темные пряди волос с лица, упрямо сверкая глазами.
Не каждый поймет, что за этой яростью скрываются горькие слезы, полные бессилия и отчаянья. Все привыкли, что Мирьям Юсупова - избалованная девчонка, не знающая, что такое глубокие чувства. Кажется, что душу разъедает кислота, до того больно.
- Мне плевать на твои выкрутасы, – жестко чеканит сквозь зубы отец. - Пусть с тобой разбирается Давид.
- Я его терпеть не могу! – кричу в отчаянии. - Не хочу выходить замуж ни за кого, кроме Максута! Тем более, за этого…
Губы дрожат, и я принимаюсь отчаянно моргать. Никто не увидит моих слез! Почему они так?! За что?! Знают же, что люблю другого…
- Глупости, дочь! – обрывает поспешно отец. Высокие скулы, покрытые щетиной с сединой, багровеют. – Люблю, не люблю… Где ты только набралась этой ереси? Это все воспитание твоей матери, - говорит, словно оправдываясь перед кем-то.
Замечаю, что отец смотрит куда-то мне за спину. По позвоночнику проходит холодок. Нервно ежусь. Облизываю пересохшие губы, прежде чем обернуться, и попадаю в плен черных, как ночь, глаз Давида Мансуровича. Он - старший брат Максута. Ненавижу!
Давид смотрит прямо и уверенно. Красиво очерченные губы крепко поджаты и образуют сплошную линию. Держится он с завидным спокойствием. Мне бы так! Высокий, широкоплечий… Он - словно несокрушимая гора. Соболиные брови сведены на переносице. Мои слова явно пришлись не по душе мужчине. А на что он рассчитывал?!
- Максут женится на другой.
Вздрагиваю, еще в полной мере не осознавая сказанное отцом. Между лопаток так горит, словно в спину вонзили нож. Оборачиваюсь, недоверчиво приоткрывая рот.
- Не верю… – срывается с дрожащих губ. В голове беспощадно нарастает гул. -
Мы были помолвлены много лет. Это все… не правда!
- Все изменилось.
Каждое слово отца словно гвоздь, вбитый в крышку моего гроба. Так больно, что перехватывает дыхание.
– Ты выйдешь за Давида. Завтра ваша помолвка. Без фокусов, Мирьям. Будет много уважаемых людей, – добавляет отец бескомпромиссно. Он опускает взгляд на стол и, словно потеряв интерес к происходящему, принимается хладнокровно перебирать бумаги.
Из моих глаз брызжут слезы. Бред! Не верю! Они что, все сговорились?! Срываюсь с места. Хочется зажать уши руками и прокричать: "Я не согласна!" Вместо этого несусь к выходу, по пути намеренно задеваю плечом Давида, что стоит на дороге. Прежде, чем закрыть дверь, шиплю, как разъярённая кошка, прямо в красивое, но такое ненавистное мужественное лицо Давида. Так, чтобы не слышал отец:
— Ненавижу.

Как же я была слепа!

Думала, что любовь забыла про меня, а стоило лишь протянуть руку, поверить Давиду. Давид — вот кто по-настоящему меня любил, пока я лила слезы по его младшему брату, который, казалось, вовсе не замечал моего существования.

Дура!

Упрямая, твердолобая…

Слишком поздно я поняла, что влюбляюсь в Давида. Судьба наказала меня за игры с чувствами. Дала надежду на счастье, а потом жестоко отобрала, оставив ни с чем!

Но небольшая фотография с моим изображением путает все карты и заставляет быстрее биться сердце. Страшные обвинения совсем не вяжутся с этой цветной фоткой, что он хранит в одном из отсеков бумажника.