Словно услышав его просьбу, перед ним материализовались те два фотографа с пьяццетты, что направили его сюда. Их появление встревожило официанта, который как сторожевая собака сделал стойку и начал незаметно перемещаться в сторону столика Адама.

***

Тудоси проснулась от криков на улице и беспорядочных выстрелов. Из окна было плохо видно, что происходит; она вышла на балкон, но и оттуда ничего не увидела: проспект был пуст, тускло горели фонари и слышался лай собак и трели милицейских свистков где-то вдали, – вернулась в квартиру и включила телевизор. По местному каналу выступил глава заксобрания города, потрясая кулаком и призывая не сдаваться. Переключив на первый канал, наткнулась на сытую морду депутата Госдумы, призывающего не бояться вешать собственных граждан, виновных в западопоклонстве и не желающих умирать за действующего президента. Выключила ненавистный ящик и решила снова почитать, чтобы хоть как-то снять то нервное напряжение, что вновь ее охватило: она словно снова оказалась дома, в Москве, в осаде из протестующих, начавших в отчаянии строить баррикады и жечь покрышки, прячущихся во время атак ОМОНа в жилых подъездах близлежащих домов и отбирающих у местных жителей деньги и еду. Квартира Тудоси оказалась в одном из таких домов, и это была, помимо кота, вторая из причин, заставившая ее оказаться здесь. Услышав стук в дверь, она не удивилась, словно бы ждала, что что-то неизбежное, что происходило на улицах по всей стране, все равно войдет в ее дом, коснется ее лично. Открыла дверь, не спрашивая, кто там, и тут же пожалела: двое ворвались и повалили ее на пол, один сел у нее в ногах, а другой ей на грудь, прижав к горлу холодное лезвие ножа. «Неужели убьют… так бездарно, – мелькнуло у нее в голове, но она даже не успела испугаться, – стоило ли ехать сюда, чтобы умереть. Шутка судьбы». Тудоси лежала с закрытыми глазами и пыталась представить, как она будет выглядеть в гробу, но у нее ничего не получалось.

– Ты одна? – наконец спрашивает у нее тот, что с ножом, на что она тихо выдыхает робкое «Да» и продолжает ждать, когда тот полоснет ее по горлу.

– Мы тебя сейчас освободим, обещаешь не кричать? «Да» – тихо вздыхает она, продолжая ждать, что будет дальше. Чувствует, как убирают от горла нож, как слезают с ее груди и отпускают ноги. Она открывает глаза и смотрит снизу вверх, как двое молодых парней стоят над ней и ждут, когда она встанет.

– Ты пойми, мы не грабители, мы революционеры, – произносит один из них, тот, что с порядочным фингалом под глазом и порванным рукавом куртки, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться, – мы здесь на оккупированной территории боремся за то, чтобы свергнуть власть воров и лицедеев, чтобы, как в Европе: по закону, по совести.

Тудоси молча поднимается и в их сопровождении возвращается в комнату, садится на диван, берет в руки рукопись, которую тут оставила, и интересуется: – Что дальше?

– Посиди, почитай, в общем, не обращая на нас внимания, – садясь у окна, произносит тот, что держал ее за ноги, – молодой, херувимообразный паренек, – нам переждать надо.

Тудоси начинает читать, чтобы забыться.

– Глава 3-

Есть ли правда в том, о чем мы пишем? Все те миллионы графоманов, которые исповедуются в собственных грехах, которых не совершали, или же, наоборот, проповедующие добродетель, будучи закоренелыми блудодеями по своей природе – когда они врут и когда говорят правду? Тогда, когда живут своей настоящей жизнью или воображаемой: той, которой им хотелось бы жить? И что есть правда, если все есть ложь, кем-либо сочиненная? Даже читая сейчас эти строки нет никакой гарантии того, что автор знает о чем пишет.