При изучении случая Ландрю встает вопрос о соотношении безумия и мнимой нормальности, и спрашивается, достаточно ли понятия приступа или вспышки, чтобы отразить то, что мы знаем сегодня о безумии. Мы утверждаем, что безумие может дойти до имитации максимального соответствия требованиям, до надевания маски обыденности и повседневности. Оно может принимать эти формы, и не в романе, а в реальности, о чем нам повествует известный миф о докторе Джекиле и мистере Хайде. Оно отказывается от форм, о которых много говорят, но которые так трудно воспринять и считать, что они существуют на самом деле. В этой радикальной двойственности есть что-то, строго говоря, во что невозможно поверить. И все же с этим невероятным – тем, что называют «реальным», которое является стеной, разрывом, бессмыслицей, дырой в общечеловеческом смысле – мы постоянно сталкиваемся в нашей практике психоаналитиков и психиатров. Реальное – это то, что разрывает нить истории субъектов и последовательность их рассуждений. И поэтому наша практика – это не просто доброжелательная, понимающая и даже сочувственная беседа; в плане последствий она касается понимания того, может ли субъект занимать достойное место в обществе среди других или же он сорвется вновь и перейдет к акту (passage à l’acte). И мы желаем читателю, чтобы эта работа позволила ему понять, иначе говоря, ощутить, что есть реальное для Ландрю в его устройстве реальности.

Реальное не есть реальность, это ее модификация, ее субъективное воспроизведение. Оно есть интерпретация смысла жизни, всего того, что каждый субъект узнал через свои первые ощущения, через первые слова и первые взгляды, которые сопровождали его приход в мир, туда, где он постиг сокровенный смысл жизни, превратившийся для него в радость или боль, туда, где через связь с родителями ему было передано то, что приводит к любви и желанию, к партнеру, и однажды, когда придет срок, к материнству или отцовству. Связь с Другим, связь, которая приобщает к культуре, устанавливается в этом сплетении первых идентификаций, однако надо знать, что иногда этого связывания не происходит. Как раз это и случается при психозе.

В психозе субъект находится в социальной связи, но особым образом – странным, хрупким, трудным для понимания, необычным в некотором роде. Но каково бы ни было место, которое занимает психотический субъект в этой связи – будь оно более прочное, более изолированное, более свободное, более опасное, – этот субъект не может быть освобожден от связи с Другим, даже когда он освободится от нее в результате перехода к акту. Переход к акту нельзя понять и интерпретировать вне зависимости от субъекта, привязанного к своему семейному, культурному и социальному контексту. Никакой субъект не может быть исключен из человеческого сообщества. Наше исследование покажет, как Ландрю опирался именно на свое время, и как преступления, которые он совершил, несут на себе отпечаток той сумасшедшей эпохи. Кроме того, случай Ландрю открывает путь к пониманию двух других известных нам случаев. Мы пересмотрим дело Пьера Ривьера, хорошо известное убийство членов семьи XIX века, а затем дело Донато Биланчиа, современного итальянского серийного убийцы, которого считают «случайным убийцей» и который сейчас находится в тюрьме.

Такой подход к реальному в его отношениях с субъектом изменяет понятие ответственности, но не аннулирует ее. Если характеристику реального наложить на субъекта как ограничение, его ответ на это ограничение останется в некотором роде присущим только ему, то есть индивидуальным, личностным, неструктурированным. И в этом ответе обнажается отношение субъекта к реальности его жизни и к реальному его преступлений. Степень ответственности соразмерна этому соотношению. Это то, к чему мы приходим в заключении, посвященном «колебаниям» ответственности в понятиях уголовного права, так как этот момент, как нам кажется, ведет к началу диалога между психиатрией, ориентированной на психоанализ, и правосудием.