– Это вопрос? – Ян чувствовал себя, как в зале суда, он ожидал вынесения приговора, а тот все откладывался. Не то обвинитель стоял перед ним, не то адвокат, Рубенс очень хотел разобраться.

– Нет. Я знаю, что не шутишь, – Костя тоже пытался осмыслить свою роль: прокурор он или защитник? – но вопросы лезут в голову дурацкие.

– Какие?

Костя дернулся:

– Я вслух сказал?

– Да. Не хотел?

– Я не знаю, что говорить. Даже не понимаю, что чувствую. – Костя стоял, не оборачиваясь к Яну, упираясь пальцами в грудь, глядя в раковину, и разговаривая с мойкой. – Хотя, нет… Почему-то чувствую себя идиотом. – он нервно хохотнул, оглянулся на безмолвного Рубенса. Тот сидел на диване, низко опустив голову и мерно постукивал себя по макушке сцепленными в замок руками… Что сказать? А вдруг ему страшно? А ведь ему страшно! А как успокоить? – Я, наверное, просто не верю. Я привык, что геи бывают только в кино, и то намеком, – «успокоил» Костя. – Что, вроде как, в реальной жизни такого не бывает.

– Что… Промотать обратно пленку? Что сделать? – Ян вдруг вскочил, ударился ногой в стол, почти пнув его. – Да! Я такой! Я урод! Презирай меня, плюнь в меня! И пусть я перестану быть для тебя человеком! Но я такой!

– Не ори.

– А что мне делать? – Рубенс развел руки как можно шире, – Ты думаешь, я не вижу, что ты не хочешь верить? Не знаю, как брезгливо тебе сейчас? Думаешь, мне весело от того, что я… – он протолкнул накативший ком обратно в горло, – такой…

Последнее слово получилось совсем тихо. Вдох – выдох… Спокойно! Вдох – выдох. Всё. Ни вдоха, ни выдоха. Вот, не хватало разрыдаться сейчас. Кажется, давно все отревел… Ян почти упал обратно на диван и опять начал стучать себя по макушке.

– Скажи что-нибудь, – снова получилось очень тихо. – Не молчи, Костя.

– Я не собирался в тебя плевать. И мне не брезгливо. – Костя высоко поднял плечи, отвернулся и снова занялся каплями в раковине.

Перед глазами действительно понеслись галопом сцены из их совместного прошлого: узкие кровати в гостиницах, один матрас на двоих в каком-то ДК после концерта, кресло-кровать у кого-то в гостях, бани, сауны, каморка в студии. Судьба регулярно укладывала их вместе. Они закидывали друг на друга ноги и просыпались в обнимку, отворачивались и засыпали снова.

Вот это да, – подумал Холостов, – вот это дружба намечается…

Но ведь именно – дружба! Он вернулся в кресло, сел, подавшись вперед к Рубенсу. Нужно хотя бы казаться спокойным. Хоть один из них должен сейчас быть спокойным. Или – казаться.

– Почему ты мне сказал?

– Не знаю, – Ян все еще не поднимал на него глаз.

– Врешь. Уже самое важное произнес. Теперь давай договаривай: зачем?

– Я не могу больше врать. – Рубенс стал растирать себе колени обеими руками, стирая с ладоней пот. – Я устал от девочек, которых ты мне регулярно подсовываешь, мне тяжело. Я не могу поддерживать разговоры о женщинах – они мне неинтересны. Ни разговоры, ни женщины. В конце концов, если ты считаешь меня другом, ты должен знать, какой я на самом деле, не придуманный. Может быть, тебе такой друг не нужен вообще. Ну и… лучше, чтобы ты узнал от меня, чем потом кто-нибудь тебе донесет. Вроде вот так.

Ян соврал. Он легко мог обсуждать женщин и еще со школы делал тонкие, меткие замечания, и хорошо разбирался в женской натуре. А разговоры эти его даже, наверное, развлекали, он их почти любил. Вернее, любил наблюдать за мужчинами в таких разговорах. Только не с Костей. С любыми другими парнями – пожалуйста, обсудит хоть всех женщин мира. Но не с Холостовым. Буря поднималась в нем до самого горла, и хотелось заткнуть, заткнуть Костю и орать ему о том, что все эти телки его не стоят и ему не нужны! И становилось все больнее и почти невыносимо держать себя в руках. Но, конечно, легче сказать, что и разговоры неприятны, и женщины неинтересны.