Ты ко мне? Мне плохо? Как я? Не знаю… Ян даже не видел Сашу прямо перед собой, голова кружилась, мысли испарились.

– Все хорошо, – прохрипел он, судорожно хватая воздух. – Я пойду. – И с трудом удерживая равновесие, он отступил в комнату, и закрыл за собой дверь… Где у меня полотенца?

Ян пошел на поправку и, пожалуй, повеселел, начал снова общаться – с Сашей, с Надеждой Геннадьевной, с Жуковским, стал полноценно есть, снова ходить в школу, даже с кем-то там подружился. Месяца через два всё, вроде, встало на свои места. Ян видимых признаков переживаний больше не проявлял.

Через полгода все обо всем окончательно забыли.

Эльза появилась в их доме неожиданно. В одну солнечную субботу, дня через два после шестнадцатилетия Яна, на пороге квартиры возникла блондинка с серо-голубыми глазами. Почти на голову выше Рубенса, волосы собраны в тугой хвост на затылке, подкрашена очень скромно, но с ее внешностью можно и вовсе не краситься. В руке – дипломат, каких Жуковские раньше не видели, – изящный, явно женский серый кейс. Одета девушка была строго, дорого и со вкусом.

– Здравствуйте, здесь живут Жуковские?

– Да…

– А Ян Рубенс?

– Это я.

– Отлично! Меня зовут Эльза, – и она протянула руку. Узкая кисть, изящные пальцы, ухоженные ногти. Крепкое рукопожатие. – Я могу войти?

Вся семья была в сборе. Жуковский вспомнил почти сразу: он видел эту девушку в одном городе, где устраивал выставку Рубенса в маленьком музее. Она собирала информацию для статьи в городскую газету. Оказалось, Эльза – дочь главы того города и младшая сестра какого-то столичного чиновника по международными делами. От скуки, не зная, чем себя занять, решила поработать в газетке, попала на выставку. И там все для себя решила. Как выяснилось, решила не только для себя.

– В этой стране еще мало кто знает, что такое бизнес. Но я бываю далеко за пределами нашей прекрасной родины, знаю французский и немецкий, вожу знакомство с «сильными мира сего» в странах загнивающего капитализма. Я готова проложить путь для вывоза за рубеж еще одного процента интеллектуального капитала. – она будто царевна-лебедь провела рукой, указав на Рубенса.

– Простите, Эльза, сколько вам лет?

– Двадцать один. Вы мои года не считайте, считайте мои возможности и свои перспективы. Если вас интересует возраст, то брату моему тридцать семь, отцу – шестьдесят два, и оба готовы поддержать мои идеи. Собственно, без их поддержки меня бы здесь и не было. Вы хотите узнать, в чем заключаются мои предложения?

– Пожалуй, да.

– Но мне необходимо сразу уточнить пару моментов. Первое. Я очень надеюсь, что вы – не типичные носители нашей самой светлой в мире идеологии, так что если вам за картину предложат деньги, скажем, из Берлина или Парижа, – вы их возьмете. Таково мое предположение, хотелось бы его подтвердить. Так? …Вы понимаете, о чем я говорю?

– …Вполне…

– Тогда ответьте на мой вопрос. Я понимаю, что работы, по крайней мере, те, что мне удалось видеть, можно считать национальным достоянием. Хотя здесь это понимают пока, пожалуй, всего несколько человек, я уверена, что за рубежом мы найдем намного больше ценителей. Я намерена продавать картины заграницу, и мне бы очень не хотелось получить от вас отказ от по идеологическим причинам. Я не получу отказа по идеологическим причинам?

– …Н-нет.

– Отлично. Итак, представьте себе, что через месяц-другой вы получаете официальное предложение о покупке картины Рубенса, например, Берлинским музеем современного искусства, и цена вас устраивает, и картину эту вы согласны продать. Вы продадите ее Берлинскому музею? За немецкие марки, разумеется.