И крики ребятни из детсадов.
Весь мир шумит. Я замираю, слушаю.
Он говорит. Он столько говорит…
Он переполнен, пересыщен душами,
Он переводит чувства на санскрит.
И в мире ты. Во всем огромном космосе
Есть только ты. И только у меня.
Я ведь узнал, узнал тебя по росписи
Холодного прозрачного дождя,
По книгам этим, в доме твоем спрятанным,
По точкам дней, взаимно болевым,
По следу, по наитию, по памяти,
По голосу, скользящему в мой дым.
Ты сядешь рядом. Жизнь в одно касание.
Ты улыбнешься. Смерть в единый взмах.
И наше время сложится в молчание,
В котором больше смысла, чем в словах.
«К тебе придет твой лучший день…»
К тебе придет твой лучший день,
Простой, большой, удобный, сытый.
Сотрет со лба озноб, мигрень,
Подарит жизнь. Взаймы. Со скидкой.
Уладит быт.
Уложит спать.
Залижет боль.
Заложит меру.
Придет твой день.
Примерно в пять
Он постучится в твои двери.
Ты спросишь: кто?
Он скажет: я.
Не верь, я – здесь.
Я жив, я взвешен:
Сто грамм тоски, хорей и ямб,
Одна любовь, одна усмешка.
И скорость – сотни стертых шин
В секунду? Миг?
И вой набата.
И беспрерывный бег души,
И возвращение обратно.
И слово.
Как же без него,
Когда вся кожа в буквах дрожи,
Когда я чувствую родство
С травой,
С тобой…
Да с каждым, Боже.
Когда висит в душе петля,
И рот от горя перекошен.
Но кто-то любит и меня,
Как любят стариков и кошек.
«Я тот, кто не здесь. Я из тех, кто проходит мимо…»
Я тот, кто не здесь. Я из тех, кто проходит мимо.
Едва задевая крылом паутину дней.
Я тот, кто остался вовне, между сном и миром,
Я до или после, но вечно – среди людей.
Ругалась любовь, чертыхалась и крыла матом,
Кривила помаду, текла черной тушью в грудь,
И сердце сводила мне так, что выл каждый атом,
Потом остывала, спекаясь в тоску и нудь.
И Бог собирал с нас долги до рубля торгашно,
И ангелы-скупщики сыто смотрели вниз,
И старость скреблась. Боль в предплечье, усталость, кашель.
А может быть, это не старость, а только жизнь.
И злой фанатизм под вуалью икон нательных,
И зев пустоты под оберткой прекрасных слов
И кто-то еще из имен, что меня хотели,
Из рук этих жадных, из этих пустых голов.
Да много их было, желающих выпить дочиста,
Пожрать, подстрелить, взять себе, уложить в траву,
Но я все равно остаюсь человеком творчества,
Оно не отдаст, не отдаст меня никому.
«Окно открыто…»
Окно открыто.
Дует ветер.
Окно в душе моей сквозит.
В нем виден мир.
Он чист, всесветен,
Он неразменен, неразлит.
Ты собираешь в сумку солнце.
Да, я возьму его с собой.
Оно – предсердие эмоций,
Оно – преддверие, предбой
Любой судьбы.
Еще? Сложи мне
Немного нот,
Немного слов.
Ведь ими мы свой век вершили
В застенках пыльных городов.
Сложи мне скорость.
Сто по встречной.
Брось в сумку весь беззвучный крик.
Любовь? Любви подвластна вечность.
И рядом с нею жизнь – лишь миг,
Она дается так, впридачу,
В довесок, в досыпь той любви.
А знаешь, брось еще удачи.
И оставайся.
И живи.
Мой поцелуй – в твоей ладони.
На память.
Ну! Не плачь, не трусь.
Я был в раю. Дорогу помню.
Не провожай, я доберусь.
«Проступает в глазах ребячество…»
Проступает в глазах ребячество,
Как ни прячу, ни крою в грусть.
Потому и глаза – горячие,
Потому нараспашку – грудь.
Все вокруг еще двойственно, девственно,
Все вокруг – семь шагов на гриф.
Потому-то и снится детство мне,
Что тот мальчик остался жив.
Тот, казавшийся давним, пройденным,
Тот, бежавший по брызгам луж
Через сломленный и соломенный
Сухостой измельчавших душ.
Может, стоит ему довериться,
Закатать рукава, запеть
И в улыбку шального месяца
Вцеловать листопадов медь.
А под вечер – сбежать на улицу,
Где аптека, фонарь, на ту.
И поверить, что все окупится.
И придумать себе мечту.
Просто так.
Не на ты, на я.