Старик уже был юношей, а юноша еще неизвестно, доживет ли до старости. Итак, благо, уже осуществившееся, лучше блага, которое еще в будущем и неизвестно, осуществится ли оно.

В молодости мы руководствуемся мнением света и более стремимся быть в мире с окружающими, нежели сами с собой. С приходом старости все стороннее утрачивает ценность: ничто нас так не занимает, как мы сами, на грани расставания с собой.

Каков же итог жизни? Ужасно мало смысла. Жил, когда-то радовался: вот главное. «Что вышло?» Ничего особенного. И особенно как-то не нужно, чтобы что-нибудь «вышло». Безвестность – почти самое желаемое.

Что самое лучшее в прошедшем и давно прошедшем? Свой хороший или мало-мальски порядочный поступок. И еще добрая встреча, то есть узнание доброго, подходящего, милого человека. Вот это в старости ложится светлой, светлой полосой, и с таким утешением смотришь на эти полосы, увы, немногие.

Но шумные удовольствия (у меня немного)? так называемые «наслаждения»? Они были приятны только в момент получения и не имеют никакого значения для «потом».

Только в старости узнаешь, что «надо было хорошо жить». В юности это даже не приходит на ум. И в зрелом возрасте – не приходит. А в старости воспоминание о добром поступке, о ласковом отношении, о деликатном отношении – единственный «светлый гость» в «комнату» (в душу).

Надо постареть, чтобы стать добрее; я не встречаю никогда ошибки, которой я уже не сделал бы.

Существует только один способ не превратить старость в пародию на прожитую жизнь, а именно – продолжать преследовать цели, которые придают смысл существованию: преданность людям, группам или делу, общественной, политической, интеллектуальной или творческой работе.

Так как нашему духу дарована привилегия обретать на старости лет новую силу, я всячески поощряю его к этому возрождению; пусть он зеленеет, пусть цветет, если может, в эти последние дни…

Искусство старения заключается в том, чтобы быть для молодых опорой, а не препятствием, учителем, а не соперником, понимающим, а не равнодушным.

Болтливость – болезнь возраста.

Погода к осени дождливей,

А люди к старости болтливей.

Умеренные, уживчивые и неугрюмые старики проводят сносную старость; нетерпимость и угрюмость тяжелы во всяком возрасте.

Средний возраст – это когда сидишь дома в воскресенье вечером, телефон звонит, и ты надеешься, что звонят не тебе.

Я переступил через вершину моей жизни, при первом шаге чувствую уже тяжесть, которая увлекает меня по отлогости второй половины моего пути.

Я стар, но жив!

В пятьдесят мир начинает вас утомлять, а в шестьдесят мир утомлен вами.

На склоне лет желания утихают.

В пятьдесят лет силы убывают год от года, в шестьдесят месяц от месяца, в семьдесят – день ото дня.

Мне за шестьдесят, и я уже обледенел на треть.

Собственная старость тяжела, чужая – всего лишь обременительна.

Стареют не только от прожитых лет —

От горьких ошибок, безжалостных бед.

Как сердце сжимается, сердце болит

От мелких уколов, глубоких обид!

Что сердце! – порою металл устает,

И рушится мост – за пролетом пролет…

Старики чувствуют, что земное призвание их выполнено; им кажется, что каждый думает это о них и попрекает их за то, что они занимают еще место на земле; отсюда их недоверие ко всему молодому; отсюда их любовь к одиночеству и неровность настроения.