Имя Гермеса Трисмегиста часто мелькает рядом с именем Александра Македонского, который, по слухам, был первооткрывателем «Изумрудных скрижалей», отославшим копию трактата своему учителю Аристотелю. С уже известной мне философско-нравственной платформой розенкрейцеров труды Триединого связывает концепция необходимости радикальной реформации человечества в направлении ключевых нравственных ценностей. Но больше меня заинтересовала тяга бога-ловкача к алхимии и магии, из которых в своё время отпочковалось физика, химия и врачевание. Благодаря купленным на Озоне книжкам, я был в курсе, что подавляющее большинство известных розенкрейцеров были знаменитыми лекарями, художниками, изобретателями, магами, астрологами и алхимиками. И не просто знаменитыми знахарями и экспериментаторами, а действительно необычными людьми, оставившими впечатляющее культурно-духовное наследие всем последующим поколениям. Так что этот рудник следовало разработать со всей старательностью. Потому что никто другой из богов Египта, Вавилона и античной Греции на роль мистической предтечи Ордена не подходил.

Собираясь в обратный путь, я подумал о предстоящем мероприятии и встрече с Ириной. Всё происходившее вокруг парижского приключения с «инопланетным» талисманом становилось всё интереснее. Однако, воодушевляющей радости предвосхищения, характерной для моей романтической натуры, в нынешнем спокойном равнодушии не ощущалось. И самое странное, что обычный драконий взгляд с похотливой поволокой не обрисовывал в памяти образ довольно привлекательной харизматичной Ирины. Хотя, как я сам себе признался, симпатичная собеседница в сложившейся ситуации будет весьма кстати. В неуместном спокойствии проявлялись некоторые признаки ангедонии. Видимо, мои коварные невидимые алхимики, готовящиеся извести все удовольствия под ноль, работали не покладая рук.

Стряхнув с джинсов налетевшую мелкую листву, я поднялся. По аллее шла группа китайских туристов с гигантскими фотоаппаратами. Половина из них была в медицинских масках. Шествие напоминало перемещение изолированной группы обреченных больных в бесполезный изолятор. И в этот момент меня накрыло. Мир вокруг вдруг стал чёрно-белым. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Липкая паутина невыносимой тоски окутала мозг. Ощущение отчаяния длилось не более десятка секунд. Но даже пара мгновений вмещает в себя целую вечность, если заглядываешь в чёрную щель пустоты мироздания. Моментально пришло понимание, почему кальпа называется Днём Брахмы. Вместе с ним появилась твёрдая уверенность в точности пророчества Иштвана. Солнечный осенний денёк, через минуту вернувшийся в моё кино, невинно улыбнулся ярко-зелёной травой и безоблачно-синим небом. Умышленно оставленная книжка со страшной пастью рептилоида на обложке осталась лежать на скамейке. Теперь я точно осознавал, что не хочу знать, что нас всех ждёт впереди. В моём романе действие заканчивалось вместе с написанной строчкой. Всё остальное было сокрыто в благостном тумане неведения.

К пристани я подходил точно к назначенному сроку. Издали виднелось небольшое скопление ничем не примечательных граждан. Некоторые ожидающие, несмотря на преклонный возраст и частое покашливание, уютно курили в сторонке. Если бы не таблица с весёлыми разноцветными буквами: «Слёт любителей редкой морской флористики», то можно было подумать, что я ошибся адресом. Табличку держал пожилой мужчина, одетый в потёртый турецкий свитер челночных времён. И вообще вся публика производила впечатление какого-то махрового «совка». Я пожалел, что надел белую рубаху с логотипом известного бренда. К ней прилагались такие же недешёвые часы и туфли, купленные в центре Рима в нетрезвом состоянии за какие-то неприличные деньги. Моя вызывающая пижонистость тут же была оценена несколькими любопытными взглядами неприметно одетых мужчин и игривой улыбкой милой старушки в пенсне, стоявшей ближе всех к лестнице. Старорежимная такая старушенция. Только чепчика не хватает. Странный народец подобрался, очень странный.