куздра остаётся лингвистическим гомункулусом. [Звегинцев 1962]. Почему? Звегинцев не досказал: потому что в сознании человека нет никакой куздры, будлануть, штеко, потому что мы не договорились с данным народом, на языке которого написано это Щербовское предложение, к каким предметам, признакам, свойствам предметов отсылают эти условные знаки. Эти структурные формы надо заполнить мыслями, которые находятся не в самой материи слов, а в сознании человека в виде логических абстракций. А так как они абстрактны, находятся в сознании, то их реализовать вовне мозга можно только в определённых структурах.

Но верно и обратное – если мы под того же Щербовского гомункулуса (но через другой пример) подведём аналогичную структуру, состоящую лишь из семантических субстанций, то мы получим, например, следующее: слабо, комната, тусклый, освещать, лампа. Если в это предложение включить один из вариантов его структуры, то мы раскроем его смысл: Комната была освещена тусклой лампой. Я пишу «из семантических субстанций», хотя на самом деле уже в отдельных словах, вне их синтаксических функций, присутствует также морфологическая форма: наречие; ж. род, им. падеж; м. род, им. падеж; инфинитив глагола; ж. род, им. падеж; наречие.

Как из первого «грамматического» предложения, так и из второго, «семантического» предложения мы кое-что понимаем, догадываемся. Но это не язык, не средство познания и коммуникации. Теперь мы объединили оба «гомункулуса», т.е. наполнили Щербовские грамматические формы реальным смыслом, который живёт не в словах, а в голове. Мы получим одно из истинных суждений, представленного семантико-грамматической структурой: Тусклая лампа слабо освещала комнату. На её фоне мы видим то, что я сказал выше: мы получили не две реально взаимодействующие физические субстанции, что имели в виду марксистские лингвисты, а одно абстрактное логическое суждение, строевыми элементами которого являются отдельные языковые знаки с их внешне выраженными материальными (1) и в мозгу закодированными их идеальными образами (фонемами) (2), которые по психической ассоциации вызывают идеальные образы внешних предметов (суждений) (3), которые, в свою очередь, восстанавливают их чувственные образы, переходя на «нижний этаж» мышления – в чувственные образы (4).

Некоторые лингвисты высказали мысль о различной степени семантической зависимости разных типов слов от грамматической структуры языка. Например, в словах, выражающих понятие предметности (автосемантические слова), номинативная функция преобладает, в противоположность синсемантическим словам (предлоги, союзы, частицы). Это лишь кажущееся различие. Мы до того привыкли к предметным словам (дом, стол, дерево), что уже не замечаем, что они – те же условные знаки и не выражают свойств ни домов, ни столов, ни деревьев, что они тоже живут в определённых грамматических структурах, хотя по отношению к ним мы выработали автоматизм их бессознательного употребления, не задумываясь, в каких структурах мы должны употреблять эти слова. В родном языке мы употребляем слова почти автоматически, но только до тех пор, пока не столкнёмся с «муками слова».

Без многоуровневого грамматического механизма языка не могла бы реализоваться смысловая сила лексики. Сила эта состоит в том, что уже с самого раннего детства у человека начинает вырабатываться способность к комбинированию слов. Бесконечное разнообразие окружающих нас вещей, событий, действий, отношений, качеств требует их называния. Без структурных характеристик это обилие слов не удержать в осмысленном высказывании.