Отдельные представители структурализма называли «Капитал» Маркса в качестве одного из первых образцов разработки понятия структуры в социальных науках. Но в языкознании, как пишет Мельничук, проявилась идеалистическая сущность лингвистического структурализма как методологического направления, этим и определено отмежевание марксистского языкознания от структурализма» [Мельничук, СЛЯ, 1983, №3:201]. По Мельничуку, только материалистическое понимание языка может спасти языкознание от идеализма структурализма. Он пишет: «Язык – это знаковая система, все элементы которой существуют прежде всего в силу общественной необходимости и обозначения различных внеязыковых фактов объективной действительности и сознания и только как таковые вступают между собой в различные внутренние отношения, образуя структуру языка» [Мельничук 1970:69].

Диалектический принцип всеобщей связи предполагает, что язык, как и все явления, подвержен влиянию, в том числе влиянию нелингвистических факторов, и прежде всего человеческого мышления. Поэтому структурализм, признающий лишь структуру главным, отбрасывает всеобщую связь. Они абсолютизируют роль отношений и тем самым отрицают связи языковых явлений с неязыковыми. [Панфилов, ВЯ, 1975, №3:31]. «Структуралисты рассматривают язык не как орудие абстрактного, обобщённого мышления, и в сознании человека отражается действительность, а как явление, определяющее характер, тип мышления, его логический строй и результаты познания. Это неопозитивизм [Там же:32]. Далее Филин: «Для всех этих течений характерна общая черта – возведение языка как системы знаков, в абсолют, своеобразную магию языка» [Филин 1970:9].

В языке отношения иные, чем между предметами. Отношения вещей и их субстанция не то, что отношения слов и их субстанция (семантика): это более сложное явление и никто из классиков нам не дал рецепта на этот счёт. Маркс и Энгельс рассматривают отношения материальных вещей, а в языке – не просто материальные вещи, но такие материальные вещи, которые поступают в мозг и выходят из него уже не как материя, а как их идеальные образы. А без идеальных образов нет мышления, нет и человека. Происходит ли нечто подобное с материальными вещами? Нет.

Итак, реальные, материальные вещи – это не реальные слова (реальное в них лишь материя звуков, букв, т.е. это и есть материальные вещи), между ними, как говорят в Одессе, «две большие разницы». Как вещь – физическая субстанция (камень, дерево), так и слово (камень, дерево) тоже физическая субстанция. Но слово – материальный знак чего-то, главное в нём не то, как оно звучит или пишется (любым словом может быть обозначен любой предмет), а то, какова структура фонем этого звучания, чтобы его можно было отличить от других звучаний, т.е. структура абстрактных единиц, она оповещает о логическом понятии, локализованном в мозгу. «Название есть отличительный знак, становящийся представителем предмета» [Ленин т. 29:74]. Действительно, слово – не предмет, а лишь представитель этого предмета, именно идеальный (но не материальный!) представитель предмета. «Речь, посредством которой должно быть сообщено о том, что есть, не является тем, что есть, – то, что сообщается, это не самый предмет (выделено мною – А.К.), а только речь» [Ленин т. 29:246]. Следовательно, если «свойства данной вещи не возникают из её отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении» [Маркс, Энгельс т. 23:67], то тем более язык – не набор разрозненных материальных слов, а сложная структура, система взаимодействующих и взаимосвязанных слов: каждое слово имеет своё, строгое место в этой структуре, как и аналогичное слово во всех остальных языках.