Она прилегла на дно, казалось, она устала. Танина грусть по рыбке.

Отец Герман выходит с кажденьем к центральной иконе, и бабка быстро пятится от него.

Вчера говорю: Тань! у тебя ножки кривые.

– Нет, это я так встала, – и показывает, как.

Стряхнул крошки со стула ладошкой.

Катин свекор кролика жарил.

Папа высоко поднял сына, чтобы он приложился к иконе.

На венчании из требника выпорхнула закладка с рисунком.

У Оли умер сосед Саша. Перед смертью выпить просил. Не давала. Потом увидела в холодильнике вино, все же дала. Потом зашла, умер. Переживает.

Девушки заходят в церковь попросить о ниспослании юношей, и ходят они по храму крадучись, как олени.

Пришли шаловливые дети, исчирикали всю бумагу.

Чего бабки не придумают: на соборовании – петь!

Маленький самолетик растаял в небесной хмари.

Мертвая пчелка на подоконнике. Дворник на корточках щиплет травку. Панический бег крошечного паучка, размером с точку.

А девушку, что обоср-сь, жалко. Она, наверное, больше к нам не придет.

Как только писатель садится и начинает писать, он тут же становится неравен самому себе. Чтобы как-то этого избежать, приходится прибегать к разным уловкам. Перед вами книга-уловка. Она почти вся написана стоя. В церкви удобнее всего писать на подоконниках. Они здесь высокие, мне по грудь. И если я кладу на них подбородок, то называю это флюорографией.

Вороны под падающим снегом для чего-то погружают в него клювы. Пройдут-пройдут, и сунут в него клюв. Прыг-скок, и сунут.

Льет дождь, гнутся под ветром еловые лапы, и на поле, где клевали лед вороны, теперь орудуют пугливые пронырливые скворцы, а воробьи клюют в самой грязи и лужах.

Трава набрала густоту. Вороны по пояс в траве.

Во вчерашних стихах мужик раздавил галчат:

Женя в белой куртке подкармливает ворон. Вороны в сумерках слетаются к Жене.

Ворона шла по траве и… скрылась в яме, как Курехин со своим роялем.

Трава в ноябре тревожна.

Три чайки, где обычно копали червей родные вороны.

Ворона на еловой лапе. Мальчик с ранцем, впереди трусит рыженькая собачка. Издали кажется, что лиса. Ворона и лисица.

По-весеннему расчирикались воробьи. Изредка каркнет ворона. Девочка кормит у метро голубей. «Так один, наглец, меня узнает! На меня садится! Расцарапал меня всю!»

Высоко на березах вороньи гнезда. Ворона обклевывает снег. В нем рытвины и ямы. Вот она в яме, ее не видно.

Прошлогодние листья под ветром то похожи на воробьев, то один взовьется бабочкой, то покатится на ребре.

Евгеньевна сказала, что в этом году вороны съели скворцов. Накануне вечером мы лежали на Марсовом поле и разговаривали про птиц. «Это грачи, – Нет, это скворцы, грачи чернее и крупней. Скворцы клевали в траве, и среди них ходила ворона, как курица среди цыплят. Так вот, оказывается, она им вовсе не курица».

Стрижи простригают наплывшие с севера облака. Пахнуло внесенными розами. Песик пускается вскачь. Две вороны гонят чайку из своего воздушного пространства.

Звуки птиц со стороны деревьев. Деревья обрели вид, и обретают звук. Птицы не всегда видны, но голосисты.

Трава скрывает скворцов от хищных ворон.

Вчера в парке кормили лепешкой красивую птичку.

В парке много птичьего разноголосья, мешавшегося с визгом с аттракционов.

Трава стремительно отросла.

В Курорте я кормил голубя. Одинокий голубь вел себя как собачка, только что хвостом не вилял. Он крутил головой, и во всем его облике, и в его одиночестве, я ощутил что-то особенное, вот и стал крошить ему хлеб.